1998 год. Потеряевка. Их называют сектой. Проводница в поезде, изумленная тем, что мы сходим на безлюдной позабытой станции, рассказывала: батюшка у них добрый. Мужчины все при бородах, женщины в платочках. Правила строгие. Слово «секта» несколько раз упоминалось и в статье, из которой я узнал о Потеряевке и к которой еще вернусь.
И когда я рассказываю об увиденном, самые разные люди в один голос говорят то же.
Нет, господа, всё сложнее. Это не секта. Это теократия. Может быть, единственная сегодня на всей территории России. Алтайский Ватикан со всеми ватикающими отсюда последствиями. А конкретнее говоря - сбывшаяся до мельчайших деталей мечта Александра Солженицына.
– Если бы вы нашли выход на Солженицына! - говорил мне Игнатий. - Если бы он мог приехать сюда!
Выхода на Солженицына у меня нет - как и у всей России, простите за невольный каламбур. Но пользуясь хоть такой публичностью, какую дает родная газета, обращаюсь здесь: Александр Исаевич! Посетите Потеряевку! Пока вы здесь думаете, как обустроить Россию, они её здесь уже обустроили. Ровно по вашим лекалам.
Приезжайте, не пожалеете. Может, и пересмотрите кое-что из своих советов. Потому что людей, способных жить в такой России, набирается на данный момент шестьдесят человек с небольшим.
Пожалуй, ещё ни одна командировка и ни один очерк не давались мне с таким трудом.
И не в том дело, что добираться в село Потеряевка надо сначала самолетом до Новосибирска, потом поездом до Барнаула, потом - другим поездом до крошечного разъезда, где и поезд-то останавливается раз в сутки на единственную минуту, а потом пешком четыре километра через поля.
Не в дороге трудность, хотя и она не сахар по осени. А в том, что впервые в жизни я не знаю, кто тут прав. Между тем гонений на потеряевцев и так хватало - всякое неосторожное слово с радостью ловится оппонентами Лапкина. Вечная российская ситуация: скажешь слово против - и сразу вляпаешься в таких союзников, что пожалеешь о собственном рождении.
А несогласных Лапкин не жалеет. Газету «МК на Алтае», опубликовавшую действительно лживую и грязную статью про него и его лагерь, пообещал разорить:
«Сорок семь искажений!» Цифры он любит и благодаря уникальной памяти сыплет ими легко.
– Вот сами подумайте: из 817 правил, определённых Вселенскими соборами, современная русская православная церковь нарушает 413, или 57 процентов! А как крестят?
Крестят всех подряд, без испытания, без проверки, без полного погружения! Надо же трижды погрузиться с головой - это означает, что вы умерли для прежней жизни! Сами посудите: куда заедет ваша машина, если вы будете исполнять только 57 процентов правил дорожного движения?
Не знаю, честно. А главное - не знаю, тронется ли она вообще с места, если правил дорожного движения будет 817.
Житие Игнатия Лапкина, как и 1.220 обработанных им житий святых (он знает все почти наизусть), строится по чёткому православному канону.
Вырос в деревне Потеряевке, которую стерли с лица земли как бесперспективную. В семье было десятеро детей, девятеро из них живы по сию пору и регулярно бывают у Игнатия, а местный батюшка Иоаким - его младший брат.
Сам Игнатий четыре года служил во флоте, учился в Рижском мореходном училище. Самостоятельно выучил все европейские языки плюс латынь
. Обратился, то есть пришёл к Богу, при просмотре французского фильма «Отверженные» с Габеном в роли Вальжана: фильм смотрел семижды и столько же перечитывал роман.
Досконально изучил Священное Писание, после чего разочаровался в официальной церкви, принявшей антихристову власть, и повернулся к РПЦЗ - Русской Православной Церкви Заграницей (так и пишется, в одно слово).
Зарубежная, или катакомбная, церковь образовалась после того, как в 1922 году несколько священнослужителей во главе с патриархом Тихоном отступили от византийского принципа апостасийности, т.е. покорности властям, и отказались признавать антихристову власть. РПЦЗ канонизировала и Тихона, и несколько десятков убитых и замученных священников, и Николая II с семьей. Церковь отличается верностью традициям и недоверием к новациям.
Игнатий Лапкин проповедовал с ранних лет: «Бог дал мне удивительный дар слова, убеждения». Речь - его стихия: он говорит много, долго, охотно, по-солженицынски быстро, читает в Потеряевке ежевоскресные проповеди, которые здесь записывают на магнитофон и слушают при всяком удобном случае: консервируют ли помидоры, варят ли облепиховое варенье…
Он первым в России (хотя в мире такая практика довольно распространена) подменил машинописный самиздат магнитофонным, то есть вместо распечатывания книг стал их начитывать. Он не просто монотонно читал тексты, но снабжал их музыкальными иллюстрациями, добывал фонограммы речей Ленина,- создавал целые радиокомпозиции, общим объёмом в несколько тысяч часов звучания.
Так начитал он и весь солженицынский «Архипелаг», к которому написал собственное послесловие, и множество житий, и Библию. Был у Игнатия катушечный магнитофон «Маяк», потом их стало несколько - чтобы заработать на магнитофоны, плёнки и уникальные книги, приходилось работать в двух-трёх местах.
Лапкин был переплётчиком, печником, плотником. Всё это время у него не прекращались конфликты с государственной психиатрией и ГБ. Число его духовных детей уже в семидесятые доходило до сотни. В их числе - и внучатный племянник брежневского идеолога Суслова священник Григорий (Геннадий) Яковлев, в марте этого года зверски убитый в Туре сумасшедшим, выдававшим себя за кришнаита.
Игнатия арестовывали дважды - в 1980 и 1986 годах, оба раза по печально знаменитой «сто девяностой-прим» (изготовление и хранение клеветнических материалов), весь его аудиоархив был уничтожен местными гебешниками, и после освобождения Игнатий, с которым в тяжбе тягаться трудно, подал в КГБ иск на возмещение ущерба - только материального, ибо морального они ему нанести не смогли:
«Я в тюрьме в половине пятого каждое утро уже становился на молитву и молился весь день, и ничто не задевало меня. Уголовники, которым я сейчас проповедую, меня уважают - знают, что я тоже каторжный».
Иск долго мурыжили, но в конечном итоге ущерб признали: он составил 11 миллионов в неденоминированных рублях. Отдавать гебешникам было не из чего, и Игнатий получил в своё распоряжение два деревянных здания в Барнауле - когда-то в них были храмы, а теперь размещался ОСВОД.
Игнатий устроил там общество другого спасения на других водах - барнаульскую Крестовоздвиженскую общину, где главным образом и проповедует.
Имя его гремит по всему краю. Много времени отдал он и созданию труда о масонстве, где детально проанализировал «Протоколы сионских мудрецов».
– Игнатий Тихонович, это же фальшивка! Доказанная!
– Про Туринскую плащаницу тоже много чего доказано, однако я верю в её подлинность. Так и тут - это вопрос веры.
Сразу после того, как родная его деревня была стёрта с лица земли, он создал рядом с ней, в поле, в степи, первый в России детский православный лагерь-стан (это его собственное определение, слово «стан», утверждает он, впервые встречается в Библии - так называли евреи остановки на пути из Египта в Ханаан).
Слово «лагерь», замечу в пояснение названия, тоже означает не только то, что у нас под ним понимают в силу особенностей нашей истории. Это - см. толковый словарь :
«1.Расположение войск на укрепленной местности.
2. Стоянка под открытым небом.
3.Место содержания военнопленных.
4. В переносном смысле - группировка политических единомышленников».
Лагерь был тогда подпольным, съезжались дети из верующих семей со всей Сибири; зарегистрировал его Лапкин только в 1996 году. Сам он был бессменным начальником лагеря-стана, присвоил ему имя Климента Анкирского.
(«Это был величайший мученик!
Он попал бы в Книгу рекордов Гиннесса - так его мучили!»). И выстроил себе на краю деревни башню, которую прозвал «Балерина» (БАшня - ЛЕтняя Резиденция Игнатия НАчальника).
Лето Лапкин проводил в лагере, зимой и осенью работал в городе и неутомимо писал. Как только в девяностом разрешили брать в пользование землю и обустраиваться на ней, он решил возродить родную Потеряевку «на благочестивых русских основаниях». От всей деревни оставались на тот момент только кирпичные стены бывшего клуба.
С 1991 года Потеряевка возрождается - Игнатий зарегистрировал общину (есть у неё и свой официальный бланк, и печать), начертил план, добился выделения земель под пахоту и покос…
(Правда, «коммунисты из местного начальства», как он называет их, земли стараются давать плохие, болотистые, - косить почти негде.) Несколько человек из барнаульской общины поехали вслед за «Алтайским златоустом», как называют Игнатия, и поставили первые дома - сперва глиняные, неблагоустроенные, потом деревянные, получше.
Сам Игнатий - печник, Иоаким - строитель, да и рядом, в Ребрихе, есть база стройматериалов и можно нанять рабочих. Постепенно обзавелись скотиной, купили трактор.
Сейчас Игнатию присвоено звание почётного жителя Потеряевки (существует и протокол собрания, строгий, очень советский: слушали… постановили… учитывая исключительные заслуги…).
Главной и единственной улице Потеряевки присвоено имя Марии Лапкиной - матери Игнатия и Иоакима. Она мечтала умереть в родной Потеряевке, и мечта ее сбылась: она успела пожить в возрождённой деревне и похоронена здесь...
Земля тут прекрасная, родит щедро, и при желании Игнатий с паствой мог бы выручать неплохие деньги - достаточно было бы построить свою коптильню или заготпункт какой, но потеряевцы этого не хотят.
«Налетят рэкетиры,- поясняет Игнатий, - наедут чужие»…
Чужие здесь не ходят. Мы приехали в Потеряевку глубокой ночью, нас, слава Богу, приняли и уложили спать в доме Игоря - старосты общины, тридцатилетнего бородача, который вместе с женой уехал сюда вслед за Игнатием, не закончив местного политеха, - настолько его потянуло прочь из города.
Теперь у него четыре коровы, сепаратор, он прибыльно торгует в городе молоком, сливками, творогом. У Игоря мы и жили. Правда, наутро Игнатий признался:
– Вы приехали без предупреждения, без приглашения… Мы уж вас пустили, а теперь у нас душа неспокойна. Отступили ведь от Устава…
Из Устава жителей поселка Потеряевка Мамонтовского района Алтайского края:
«Официальное разрешение (на поселение.- Д.Б.) общиной даётся письменно, желательно верующим православным христианам или тем, кто очень хочет верить, и чтобы в письменном виде подтвердил, что он не будет ни сейчас, ни после говорить неправду. Дается разрешение на поселение тем, кто подтвердит, что он не курит, не пьяница, не матерщинник, не вор. Каждый строится сам, на свои средства.
Помощи пока никто никому оказать не может.
Несогласных с уставом общины, курящих, пьяниц-выпивох, даже родственников, нежелательно нанимать или приглашать в гости. Члены деревенской общины не должны выполнять обычную работу в воскресные дни и в двунадесятые праздники. Это же касается всех, кто приезжает помогать или в гости сюда. Никакие работы для посторонних лиц на территории деревни не разрешаются. Это подсудное дело.
Общение с миром, обращение за помощью к неверующим по возможности сводить до минимума. Лучше отдать, подарить им свою вещь (медогонку), нежели давать во временное пользование безбожным. Детей весьма желательно учить в самой Потеряевке верующим учителям - иначе для чего все это было затевать, если детей снова поглощает мир губительный. Каждый чужой появившийся да насторожит, спроси кто, к кому. Деревня как одна семья.
Под страхом анафемы, отлучения запрещается жаловаться мирским властям, писать жалобы на жителей деревни, сексотничать, сотрудничать с врагами, быть наушником.
Любой спор, всё решать здесь на законном основании, после беседы со священником.
И только после обсуждения на собрании может получить «добро» на суд у внешних. (Это и есть прямая теократия - когда все спорные вопросы, от имущественных до моральных, решают под руководством священника. А весь прочий мир называют «внешними» - (определение весьма уничижительное. - Д.Б.)
Запрещается рассчитываться спиртным (бутылкой) за проделанную работу или добытую вещь. За нарушение - оплата в двукратном размере в общую деревенскую казну.
Категорически запрещается на территории деревни включать бесовскую музыку-рок и прочую заразу духовную. Если же таковое заведется всё же, и кто-то будет громко включать такую бесовщину, то сообща уничтожить всякую память о таковом деле и предмете».
Теперь всё главное сказано, и дальше в Уставе по восходящей раскручивается, как бы сказать, некоторое воспарение: я наблюдал Игнатия Тихоновича в действии и должен заметить, что его, как многих превосходных ораторов, в процессе речи начинает слегка заносить.
«Мы находимся в уединённом относительно месте, где слышно и пение птиц. Не допускать бесполезного лаяния собак. Сторож держится для того, чтобы обнаружить врага, чужого, оповестить хозяина. Собака - это отражение хозяина.
Скотина не должна бродить по деревне и огородам ни зимой, ни летом: не пожелай чужого поля - десятая заповедь Декаполита. Где ставить дом, какие деревья можно срубать близ дома - всё по разрешению старшего. Даже на самое короткое время отъезжающим просить у священника совета, благословение на путь. Не самовластвовать.
Бессоветие и непослушание - вот два коня в колеснице, несущейся в адскую пропасть. (От себя скажу, что последнее правило в Потеряевке выполняется неукоснительно - как, впрочем, и предыдущие: даже чтобы сбегать из лагеря-стана в деревню, за пятьсот метров, - просят: благословите!
«С Богом»,- говорит Игнатий, (и девушка бежит звать остальных к обеду.- Д.Б.) Обязательно всем жителям всегда носить пояс, рубаху навыпуск, как принято у русских, и не подражать в одежде иноземцам.
По деревне не разрешается ходить в оголённом, непотребном виде. Взаимопомощь членов общины. От общих работ: по храму, пруду и др.- не отрекаться. Самовольно в деревню никого не приглашать.
Если же кто из чужих курит в данный момент - не разговаривать с ним, пока не потушит папиросу: уважайте хотя бы самих себя. Стараться иметь все своё по возможности, чтобы не стать господином Дай. Никаких дел, сделок денежных и вещевых и иных не производить с замужними женщинами без ведома и согласия их мужей».
Про потеряевское отношение к женщине следует сказать особо: женщина никогда на людях не снимает платка, да и дома ходит в нём. Юбка - не выше десяти сантиметров от пола. Брюки, естественно, исключены.
(Сегодня даже в иных храмах требования к посетительницам более либеральны,- впрочем, Потеряевка мыслит себя как один большой храм с весьма жёсткими порядками.)
Первыми за стол садятся мужчины. Они же - отдельно от женщин - стоят на богослужении, (как заходишь, слева).
– Мужчина у нас на первом месте,- с гордостью пояснял Игнатий.- Он - защитник, основа.
Я, честно говоря, не фанат полного равноправия,- но, первым садясь за стол, да ещё в присутствии стоящих или прислуживающих женщин, чувствовал известную неловкость. Видимо, не дозрел.
Даже в дощатый сортир лагеря-стана мальчики и девочки бегают разными дорогами - фотографа, когда он пошёл было по женской, вернули и направили по мужской.
«Не подчиняющийся уставу сему предупреждается и после трёх грубых дерзких нарушений - исключается. Право голоса житель поселка имеет, как член общины, только через год жительства в Потеряевке».
Ну что - не кажется ли вам, что в этом Уставе, при всей его опоре на священные тексты, есть что-то глубоко армейское?
Но ведь так и быть должно, если люди задумали строить свою жизнь «на подлинно духовных основаниях», буквально считанных с путеводительной Книги.
В Игнатии, как и в его любимом авторе, очень чувствуется военный; рабочая одежда его - старенькое солдатское хабе, и странно контрастируют с его седой бородой пуговицы без звёзд. А если вдуматься - что ж тут странного. Как и в армии, после всякого нарушения Устава в Потеряевке положено писать объяснительную.
Игнатий показал нам один такой документ, по всей форме составленный им лично и адресованный родному брату, батюшке Иоакиму: из-за обилия весенних полевых работ Игнатий с частью паствы пропустил субботнюю службу.
«А - и когда ж работать?» - спрашивает он чисто солженицынским слогом, подробно отчитываясь в своих субботних занятиях. От епитимьи его в результате избавили.
Наказаний же в Потеряевке много, но все они - сугубо духовного свойства: отлучение от причастия на месяц, два, на полгода…
Строгость потеряевской жизни имеет свои преимущества. Я в принципе понимаю, что в основе её - исключительно любовь и забота: как бы чего не вышло! Самый трогательный для меня пункт Устава - тридцатый (всего сорок):
«С огнём быть крайне осторожным, нигде ничего не выжигать без предупреждения всех в деревне, пока не выставлены будут люди с разных сторон, с водой и другими противопожарными средствами, и то только по разрешению старшего и вечером, при безветрии, весной, осенью»…
Какая забота о пастве, какая техника телесной и духовной безопасности, возведённая в главный принцип жизни!
(Умудряюсь же я разглядеть за лапкинской строгостью заботу и любовь; умудрится ли он их разглядеть за моей нестрогостью?
Ведь он привык, что о его селении пишут в надрывно-величальных тонах…) - У нас за десять лет Потеряевки и за двадцать семь лет лагеря-стана не было ни одного несчастного случая! - гордо говорит Лапкин.
О да. А - где ж и быть ему, при таком-то распорядке, как в лагере-стане? Подъем в пять утра: дети должны застать восход. Бегом на пруд: быстрое купание.., обязательная зарядка, бегом назад. Кстати, если ноги у ребёнка здоровы, в лагере-стане он передвигается исключительно босиком. Завтрак (непременно овощной: мяса здесь дети не едят вообще, да и в самой Потеряевке предпочитают обходиться). За едой разговоры не допускаются.
– Почему, Игнатий Тихонович?
– А святой Нифонт сказал: кто ест молча, тому прислуживают Ангелы, кто говорит за едой - того соблазняет дьявол.
– А… Пардон. (Разговор шёл именно за трапезой). Во время еды нельзя опираться локтями о стол (в Библии сказано, что это непристойно - бесстыдство).
Руки непременно должны быть закрыты до кистей. Каждый ребенок обязан иметь при себе носовой платок - если не имеет, бывает посылаем к дальнему тополю за листком, играющим роль временного платка. Еда, естественно, происходит только после молитвы и благословения плодов земных.
После завтрака… обязательные четыре часа физического труда. Он может быть разный - помощь на строительстве, пиление и колка дров, прополка на огородах и пр. Освобождений от работы не дают никому.
Затем - обед,… купание (в жаркие дни их бывает до шести), рисование, проповедь… Иногда бывают костры с печением картошки. Ложатся в девять, спят в небольших деревянных будочках, рассчитанных на пять-шесть человек плюс непременный старший.
– Вот,- показывает Игнатий.- Чистота, порядок. Вот нар… то есть полати…
Да ладно, ладно. Как ни назови, лишь бы порядок был.
Забрать ребёнка из лагеря-стана можно только после обязательных двух недель (попервости-то ропщут многие, но привыкают к дисциплине довольно быстро. Ну, это мы и по советской истории знаем. И тоже ведь - несчастных случаев куда меньше было, чем нынче…). Обычное время пребывания - месяц, стоимость - всего семьсот рублей.
Основной контингент теперь - уже не дети верующих, но дети из бедных или неблагополучных семей (с таких берут меньше, половина вообще отдыхает бесплатно).
Приезжают к Игнатию из Тюмени, из Омска, из бывшего СНГ… По отбытии, как бы сказать, срока каждому ребёнку выдаётся подробная характеристика с предсказанием его возможного будущего.
Некоторые дети ездят сюда потом годами и оставляют благодарственные письма: им очень нравилось купаться, видеть коней, а еще нравилось, что все кругом верующие. Некоторые, правда, просят родителей взять их отсюда, но у родителей чаще всего нет ни времени, ни денег, чтобы обеспечить им нормальное лето.
Игнатий настаивает, чтобы забирали только тех, кто уж совсем отравляет жизнь окружающим - либо всё время ноет, либо ропщет. Неисправимые здесь быстро исправляются - Игнатий строг, существует и своя система наказаний (опять-таки исключительно духовного свойства).
Цитирую по лагерному уставу: «Наказание происходит всегда наедине. Допускается угроза крапивой». За громкое бросание ложки на стол полагается истинно сельская кара - ложкой по лбу, но Игнатий лишь дотрагивается ложкой до лба проштрафившегося, чисто символически.
Строгость местных нравов испытал на себе и я: не смог доесть второе (картошка с капустой, политая постным маслом). Игнатий посмотрел неодобрительно:
– Эта пища благословлена. Не выбрасывать же!
Доел. Ничего, живой.
– И верхнюю пуговицу на рубашке застегните. В армии вы ведь застегивали? Значит, перед полковником приводите себя в порядок, а перед Богом не хотите?
Хотел я сказать, что Бог, по моим представлениям, не должен быть похож на нашего полковника, - да промолчал.
Мы попали в Потеряевку как раз на день Иоакима и Анны, в день рождения батюшки.
Его в Потеряевке любят горячо и душевно. Он и в самом деле человек обаятельный и простой, хотя суровый. Явно снисходительнее Игнатия.
Утром своего дня рождения копал картошку, пошутил с нами, что как встретит пятьдесят седьмой свой год, так его и проведёт. Охотно верю. Вечером, переодевшись в чистое, все собрались у батюшки на праздничную трапезу… стояли на столе пряники, постный сахар, булочки, чай, из серьёзной еды имелись щи и жареная картошка.
Разговор шёл в основном душеспасительный, сельскохозяйственный - говорилось о преимуществах овцы, о выигрышности ручной дойки в сравнении с машинной и пр.
Перед трапезой о. Иоаким тактично отвёл меня в комнату и предложил надеть байковую рубашку - тишотки с открытыми руками в Потеряевке не приветствуются. Я послушно надел. Для подпояски (рубашки, согласно Уставу, носятся только навыпуск) именинник предложил мне собственный чёрный пояс.
Я почувствовал себя Путиным в Окинаве, но едва смог свести концы с концами. Батюшка скептически похлопал меня по животу. (От Игнатия я тоже потом выслушал несколько не очень лестных слов о вреде чревоугодия: «Не обидитесь? Ну можно ли иметь такую Мамонну!»)
- Господь создал людей разными, отец Иоаким,- сказал я, подпоясываясь другим поясом.
– Это люди сделали себя разными,- сказал батюшка.
И мы пошли к столу. Разговоры во время трапезы были либо общими, либо вообще затихали: обычного для застолья разделения на группы и кружки я не заметил. Четырёхлетнего Иосифа поставили на стул, и он, запинаясь, пропел «Многая лета, батюшка, тебе». После стал было читать «Вечер был, сверкали звёзды и мороз трещал, шёл по улице малютка, посинел и весь дрожал» - но сбился и, смущённо улыбаясь, вернулся к булке.
После трапезы наш хозяин Игорь, фермер, взял гитару; сёстры раскрыли рукописные песенники и затянули баптистские гимны («Мы люди широкие, нам нравятся песни и баптистов, и пятидесятников»,- пояснял назавтра Игнатий).
Пели они совершенно как на школьных вечерах или подростковых сборищах времен нашей юности - только тексты другие: о кораблях, которые тонут среди бушующих волн, - но тут, конечно, руку помощи протягивает Бог…
Впрочем, в стихах Игнатия, которые он сам прочёл мне, корабль гибнет - и прав не тот, кто ищет спасения, а тот, кто сидит в каюте и смиренно ждёт смерти, полагая в ней главный смысл жизни; это, пожалуй, ближе к истинному христианству, насколько я понимаю. Среди этих песнопений чрезвычайно органично прозвучала старая советская песня «Вы слыхали, как поют дрозды?».
Посиделки завершились в десять вечера. Наутро Игнатию (он в празднестве не участвовал, поздравил брата ещё утром) доложили, что мы принимали недостаточно активное участие в общем разговоре и вообще, кажется, не прониклись.
Вера Федоровна - врач-фтизиатр, жила в новосибирском Академгородке, муж её - строитель - возводил местный Дом учёных и Торговый центр. Пять лет назад он попал в жестокую автомобильную аварию, лишился движения и речи. Денег на лекарства не хватало, отлучиться от мужа нельзя было даже на секунду.
И она приняла решение, которого не поняли ни её дети, ни друзья: поехала из цивилизованного Новосибирска в глухую Потеряевку. С Игнатием её познакомили на съезде любителей бега в Барнауле …
– Вера Федоровна, вы не скучаете по Академу? Это же совершенно райское место…
– Сейчас уже нет. Учёные разъехались, богатые наехали, элитные дома строят…
– Но здесь такой жёсткий Устав!
– Я врач и понимаю, что медицина - дело жёсткое. Зайдите в операционную - ведь страшно смотреть! А это во благо. Так же и в духовной жизни… …
Пётр жил в Казахстане с женой и тремя детьми, работал электриком. До распада СССР национальных конфликтов не помнит. После - началось то самое национальное чванство, которому русские долго не находили объяснений: те, кто вчера ещё мирно с ними здоровался, одалживал до зарплаты и стоял в одних очередях, теперь в этих очередях оттесняли их в хвост, а потом и вовсе начали заявляться с наглыми просьбами: продай дом, всё равно тебе здесь не жить. Цену называли бросовую.
– Не продам,- сказал Пётр.
– Так за бутылку кефира отдашь, - сказал сосед, поглядывая на весёлую, разрумянившуюся дочь Петра: пятнадцатилетняя девочка только что вернулась из музыкальной школы. - Нам ваши дочери нравятся.
На другой день жена отправила дочь в Омск, а через неделю они уехали сами.
Податься было некуда - знали про Игнатия, поехали к нему. Построиться Петру помогли сыновья: дом …большой, саманный, крыша деревянная. Купили свиней. Пётр, однако, от сельскохозяйственной работы детей освободил - отправил в Омск учиться на строителей. Игнатий не одобрял, ссылался на Писание, но Пётр - тоже православный со стажем, только принадлежит к РПЦ (оттого и на потеряевские службы не ходит). Он нашёл ответный пример: апостол Павел был образованнее Петра, оттого и оставил куда больше драгоценных посланий. Так что учёба юности не во вред.
– Я привык,- говорит Пётр.- Но только сельскохозяйственный труд всё равно никогда не полюблю так, как свою профессию. Здесь сколько ни вкалывай - всё мало, результатов не видишь… Вся работа в конечном итоге - на прокорм. Нет, я в Лобню уеду. Уже и место нашёл, обещали взять… …
Трое ангелоподобных детей играют у калитки (потеряевские дети вообще играют почти бесшумно; игрушки - пустая молочная бутылка, бумажки, щепочки). Их мать - Марина, гречанка. Они с мужем жили в Казахстане, куда в сорок восьмом году всех греков выслали по приказу Сталина (дивное место в конце сороковых был этот Казахстан!
Интернационал - от греков до поволжских немцев, элита отечественной культуры - битком набитый Степлаг…).
С началом перестройки вся родня уехала в Грецию, Марина не захотела, в Казахстане для неказахов работы не стало; будучи заочно знакома с Игнатием и его проповедями, она решилась вместе с мужем Дмитрием ехать в Потеряевку. Ей я задавал те же вопросы, что и всем,- без особенной, впрочем, надежды на сколько-нибудь отличающийся ответ: не бывает ли скучно? не хочется ли разнообразия?
– Да когда же мне скучать? Весь день в работе: огород, шитьё, консервирование, за детьми присмотреть - у нас их пятеро…
– А как вы будете защищаться в случае чего? Мало ли, нападут… Оружия не держите?
После этого вопроса она замыкается мгновенно:
– Нас Бог хранит. Всё наше оружие - молитва. А если Господь не сбережёт - тогда и оружие не поможет. И вообще,- добавляет она после паузы,- главное в жизни - труд. Мой муж очень трудолюбивый. Я горжусь им.
Вызов, прозвучавший в этих словах, меня попервости озадачил. Уже потом я узнал, что Марина после нашего разговора пошла к Игнатию Тихоновичу: что за человек, похож на цыгана, задаёт вопросы, ничего не записывает… Может, преступник беглый?
Надо бы его как следует проверить… В результате на следующий день все наши данные - удостоверенческие, командировочные и паспортные - подробно переписали по второму разу. Случилось это как раз перед двухчасовой церковной службой, проводившейся в том самом потеряевском клубе, переоборудованном под храм.
Как положено в Потеряевке всем мужчинам, я стоял справа от алтаря и время от времени взглядывал на Марину, стоявшую слева, - Марину, чьи дети так меня умилили, Марину, заподозрившую во мне бандита: лицо её было сурово, губы сжаты, глаза горели священным огнём высшей правоты, и я впервые осознал роковую разницу между древними и новыми греками.
Хотя, может быть, не стоит валить на время вину пространства - дело в том, что жители Потеряевки большую часть своих жизней прожили в непримиримейшей стране, где всякая поблажка человеческому в себе рассматривалась как предательство? Не зря Игнатий Тихонович на подковыристый вопрос об экстремизме на одном из своих занятий ответил:
– Мы исказили смысл прекрасного слова «экстремизм». Изначально оно означает стремление к крайностям, желание во всем идти до конца. В этом смысле я экстремист, потому что не терплю никакой половинчатости и горжусь, когда меня называют фанатиком.
Проще всего сказать: да ладно, они ведь никому не мешают. Ну, собрались шестьдесят человек, ну, стали даже, положим, приглашать к себе пятьдесят или хоть сто человек детей каждое лето, - ведь не мешают они никому, не занимаются тотальной пропагандой - наоборот, закрываются…
Ну и пусть себе стоит это село уникальным опытом, из которого нельзя делать далеко идущие выводы!
Нет, не в том опять-таки дело, что Игнатий Лапкин - активный проповедник и церковный писатель, что он читает несколько лекционных курсов, что проповеди его слушаются в главных университетах края, в том числе в знаменитом Новосибирском…
Просто из потеряевской эпопеи можно сделать некоторые крайне неутешительные для общества выводы - или по крайней мере задать пугающие вопросы. Да, это сбывшаяся солженицынская утопия. Но ведь это и сбывшаяся столь же детально антиутопия Петрушевской, ее дословно воспроизведенные «Новые Робинзоны»: что для одного мечта, для другого кошмар.
Неужели возродить русскую деревню возможно только при помощи беспрецедентно жесткой церковной общины, в которой регламентировано все - от формы одежды до распорядка дня?
Неужели никак иначе эта деревня не поднимется - тут же погрязнет в пьянстве, раздолбайстве и разврате? И неужели знаменитая наша духовность пребывает ныне в столь хрупком и зыбком состоянии, что для поддержания ей нужны лошадиные дозы дисциплины, подъемы в пять утра, безмолвие за столом, чуть ли не круглосуточная грязная и черная работа, подозрительность ко всем новым людям, строжайшая фильтрация допущенных, доносительство?
Неужели монастырь - единственная гарантия от развала и разврата? Или мы и впрямь уже полагаем, что спасение возможно только за каменной стеной, в ненависти к миру и отрицании его?
Но тогда у страны действительно нет ни одного шанса. Чем такая духовность - лучше уж… молчу, молчу.
Главное, что здесь ощущается с первых шагов,- сокращение, страшная редукция жизни. Это, может быть, и спасение души, но спасение ценой бегства, отказа от любых соблазнов - ценой запрета, а не в результате внутреннего роста.
Может быть, это более результативно, но, как хотите, стоит дешевле. Это жизнь почти без творчества (некогда и незачем, и вообще все это один соблазн), без праздности, без любовных увлечений (сама мысль об измене или просто привязанности вне брака вызывает ужас).
Без общения с новыми людьми. Без путешествий, кроме как в Барнаул. Без удобств. Без денег - ибо деньги служат только для закупок (чаще всего коллективных) нужной по хозяйству вещи. Жизнь без лишних мыслей, лишних сомнений и борений,- без всего, что, простите за банальность, делает нас людьми.
Как же надо было отравиться свободой, чтобы так бежать от свободы собственного духа - и восхищаться этим бегством, как авторы восторженных публикаций?! Неужели праведна только жизнь, основанная на запрете - хотя бы и добровольно принятом?
Или Лапкина, как и Солженицына, отличает от злейших его врагов, большевиков, только религиозность да ещё большая последовательность?
Впрочем, нетоталитарных борцов с тоталитаризмом - не бывает. Без фанатизма в нашем аморфном мире и пылинки не сдвинешь. Может, потому и власть наша так крепка, что оппоненты её для слабого, робкого обывателя ещё страшнее…
Но ведь детям когда-то уходить отсюда в мир. А детей в Потеряевке сравнительно много…
Счастливы ли жители общины? Когда задаешь им такой вопрос - они замыкаются, ответы предсказуемы. Да, счастливы. Да, труд не утомляет. По комфорту не скучаем и удобств не хотим. А по большому счету - не для счастья ведь это все затевалось; есть люди, которые полагают, что счастье - вовсе не главное на свете.
Цель Потеряевки, как сказано в ее Уставе,- «возрождение жизни на старинных, православных, благочестивых, исконно русских основаниях». А к исконно русским основаниям счастье имеет довольно касательное отношение.
Но удовлетворение, самоуважение потеряевцев во многом базируется на том, что внешний мир лежит во зле. Без этого убеждения не стоило бы сюда переселяться.
– Три врага у меня,- говорит Лапкин.- Первый - я сам, каждое утро в зеркале этого врага вижу. Второй - окружающий погубительный мир. И третий - Сатана.
Это-то убеждение - «мы живём праведно, а мир лежит во зле» - представляется мне не то чтобы неплодотворным, а каким-то подозрительно высокомерным, нехристианским по духу.
Не зря Потеряевку так полюбили наши оппозиционеры с их откровенно сектантским сознанием. В том числе - постоянный автор «Новой» и «Общей» газет Эльвира Горюхина.
Статья Горюхиной, которая и позвала меня сюда,- отдельная тема. Я давно не читал столь страшного текста.
Автор на полном серьёзе уверяет, что после посещения Потеряевки (на деле они были неоднократными) горюхинское мировоззрение претерпело серьёзные сдвиги. Так, для автора уже не так очевидна необходимость женского равноправия.
И воспитание детей, кажется Горюхиной, хорошо бы осуществлять на потеряевских основаниях - чтобы послушание постепенно пробудило в человеке высшую духовную свободу.
«Прими правила, и ты будешь свободен»,- говорит Горюхиной десятилетняя девочка из лагеря-стана...
Главное же - это именно умиление наших оппозиционных публицистов перед всеми, кто сбежал из этого греховного, порочного мира! Ох уж эти мне учителя-новаторы, сплачивающие детей сознанием их избранности - и тотальной враждебностью к миру, лежащему во грехе!
Помогайте Потеряевке, хвалите, шлите одежду или деньги - ради Бога, это ваше дело. Но не умиляйтесь вы, не пропагандируйте! Ибо если в сегодняшней России можно спастись, только возненавидев мир и укрывшись от него в церковной общине,- это не надежда для несчастного нашего Отечества, а самый страшный приговор ему.
Лично я при виде потеряевцев испытываю прежде всего сострадание и жгучий стыд за то, что не сумел сделать этот мир хоть чуть более комфортным для них.
После появления «истории села Горюхиной» - апологетического материала в «Общей газете» под названием «Надежда не постыжает» - в неё потоком пошли письма, отзываются и на сайте «ОГ»: «Хочу в Потеряевку!»
– Обязательно позвоните, когда приедете,- говорит Игнатий Лапкин на прощанье.- Мы же будем за вас молиться. Мы должны знать, доехали ли вы, дошла ли молитва.
Ну, с Богом. Ждём доброй весточки.
Он снимает старую чёрную вельветовую кепку, с которой никогда не расстаётся, и долго машет вслед. Телега подпрыгивает, лошадь трусит неспешно. На станцию везут нас, жену и сестру Игнатия, ещё одну девушку из общины - и частого гостя Потеряевки, барнаульского художника, который тут же принимается спорить с нами о том, возможно ли спасение вне церкви.
– А лично я, - говорит фотограф Бурлак, - знал множество людей, которые вообще в Бога не верили и вели себя вполне прилично…
– Да как же можно не верить! - с недоумением замечает девушка в низко повязанном платке. - Достаточно на небо взглянуть!
Эх, девушка милая, если бы всё было так просто. В небе можно увидеть много всякого, и каждый видит своё. Там плывут облака, летают ангелы, космонавты, бомбардировщики, шмели, ястребы, голуби.
(Дмитрий Быков, фото Максим Бурлак. «Собеседник» № 39, 5–11 октября 2000 г., стр. 18-19).
Всего: 995 
Новых за месяц: 0 
Добавить сайт
