Что и как говорил 3латоуст? – это меня очень заинтересовало: если это был самый плодовитый и знаменитейший отец Церкви, то как бы к его трудам добраться, да посмотреть бы, что он говорил о десяти девах? А то может быть кто и Откровение Иоанна Богослова толковал?
Попало в руки доброе сокровище – блаженного Феофилакта, архиепископа Болгарского, Толкование в двух книгах – на весь Новый Завет. И Архиепископа Андрея Кесарии Кападокийской толкование на Апокалипсис – всё это законспектировал. Потом – Правила соборов, «Кормчая», всё записал, всё до себя перенять бы. 
Как бы так сделать, чтобы эти книги можно бы иметь и не тем только, кто их по сундукам прячет, но и у всех бы были они? Печатать не могу, писать – так напишу, что и сам не разберу, да и сколько перепишешь?
Пробовал и от руки, и несколько томов уже законспектировал полностью, но кратко. А если кому дать почитать, то он и вовсе понять ничего на может.
Стали мы тут заниматься, набралась группа из ревностных христиан – три раза в неделю часа по три-четыре, за встречу проходили Новый Завет и противосектантскую литературу.
Пишем, торопимся. Может быть, в Москве бы это назвали «семинаром», а тут мы просто учились. Пришли несколько раз из баптистов два регента и хористка, их там сразу всех отлучили, ибо перед этим уже несколько человек перешли в православие. Испробовали оружие – бьёт безотказно и пленяет в послушание Христу.
Дело поддаётся медленно, и за каждым вопросом идут ко мне; а то, что расскажешь: если не запишешь, то забудут. Как бы сделать так, чтобы и у тех было, кто и не здесь живёт?
С бабушками приходится просто сидеть и читать им, сами они неграмотные, и книг нет, да и что прочтут, то неправильно у них в буквы складывается, и читают совсем не те слова. Сколько слепых. Везде нужно сидеть, или кого-то посылать, если есть книга, чтобы с ней ознакомить; да и дадут если книгу, держи крепко, она одна, может быть и на всю епархию или не одна на республику. Как бы эти проблемы все разрешить?
Раньше было много храмов, слушали всё же, если был ревностный батюшка, а если уж поп молчаливый, то и овцы безгласны. Не раздвоишься, не будешь же ездить каждый день в маленькие города, в деревни, чтобы им это рассказать. Да и сам-то разве всё запомнишь, разве всё можешь вспомнить. А книга побыла и ушла, её не знаешь, где искать.
И вдруг как озарение – начитать на плёнку и размножить, и будет так, что в любом захолустье можно будет любую книгу и Библию слушать, и беседы, которые у нас бывают, в разных городах будут слушать также. Но как это сделать?
Первые попытки были давно, где-то в 1970 году, но в наличии были слабые магнитофоны, маленькие кассеты, скорость только 9 см/сек, и всего две дорожки, а ленты – 150 метров. Минуты всего звучит. Посчитали – ужас взял, больше тысячи таких плёнок надо только на Златоуста.
Но вот увидел у одного брата «Комету», скорость 4,7 см/сек и 4 дорожки; проблемы почти нет, одна плёнка на 375 метров, цена 6 руб. – вмещает 8 час. 20 мин. Годится. Нет чистоты записи. Нашёлся добрый человек – Речкунов Алёша, показал, как держать микрофон.
Начали уже и начитывать. Трудно поддаётся. Первый капитальный труд был: «Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста». Вошёл на 62 кассеты вышеуказанной плёнки. Переписывать как? С одного на один, на той же скорости, по одной дорожке. Сколько начитывать, столько и переписывать – один экземпляр получится, через год – ещё один будет экземпляр. Трудно, но сижу, пишу.
Потом вдруг идея – а нельзя ли побыстрее писать? А потом – нельзя ли сразу две дорожки или того больше, ведь у нас на 4 дорожки записано? Так натаскались на «Маяке – 203», а потом и на «Маяке – 205», что меньше, чем за полтора часа кассета уже списана.
Оказалось, что можно и не на один, и чистота не меняется. С одного магнитофона сразу, одной кнопкой срываются 10-11 «Маяков – 205» на скорости 19 см/сек, пишут одновременно на две дорожки в однои направлении; а прослушивать будем на скорости 4,7 см/сек.
Пошло! Кухня заработала. Нужны деньги. Бросил всё, ударился делать печи, печь стоит 30 – 50 руб. В день до двух печей выкладываю – и как в «Мексиканце» у Джека Лондона – всё на дело революции, так и здесь, всё на дело Церкви, всё для Христа, всё для просвещения. Работа, экономия, перезапись. Выдохся, снова за печи, за дачи.
Страшно и вспомнить. Входил в избу и падал не раздеваясь, не ужинав, так до утра и лежу. Надо.
Поиск сырья. Во всём дефицит. Когда начинали, то были магнитофоны со скоростью 4,7 см/сек «Комета – 206», «Романтик – 304», «Маяк – 203», «Маяк – 205», «Иней» и др. И вдруг все до единого сняты с производства без всякой замены. Все запросы и поездки кончались одним: сняты с производства.
Но пока ещё встречаются в комиссионных эти магнитофоны. Тогда же главная трудность была в приобретении плёнок. Здесь их почему-то не было. Ездить приходилось чуть не по всей стране. Но в первую очередь – это всё города на пути до Новосибирска – Черепаново, Искитим, Бердск. Захожу в Тальменке – стоят плёнки. – Сколько у вас можно брать?
- Да хоть сколько, ограничения нет.
- А сколько у вас в ящике?
- 60 штук, 310 рублей.
- Сколько ящиков можно взять?
- Как ящиков?
- Да за наличный расчет берём.
- Нет, мы так не продаём. У нас лимит 5 штук на руки.
- Но ведь они лежат у вас и ни одного покупателя нет.
- Всё равно нельзя (думает, очевидно, что можно с нас взять взятку).
Решения нет. Иду до директора. Звонит. Не отдают. Угрожаю, что поеду в органы власти с жалобой. Директор идёт сама и из-под прилавка вынимает всю наличность – около двух с половиной ящиков. Для нас это только на затравку. Чтобы начать что-то писать, нужно по крайней мере 12 – 15 ящиков.
Иду опять по кругу, занимать деньги. Никому бы не дали, а мне дают, верят, думают, что миллионер. Едем в Новосибирск. Картина та же.
Иду до директора.
- А зачем вам столько?
- Да мы книги старинные начитали, Библию, Златоуста, Жития, вот и нужно для других копию снять.
До этого звоню от них до главного торгаша в городе. Ответ один: столько не можем, где-то есть ограничительная инструкция. Читает: на шины, на иное, а на ленты нет. Спрашивает директор: «А вы не слышали про Клавдию такую-то, что она воскресла?» – «Да я с ней несколько раз встречался». Они там перед нашим приходом об этом как раз беседовали.
Директор сама идёт на склад и отдает 3 ящика. С прилавка снимаем всё, делаем заказы.
Снова на колеса и в другой район. Там пошли на обмен – дали проповеди Ярла Пейсти и тогда нам отпустили всё, что было, ящиков 5. Уже что-то!
В день наматываем до 600 км и более. Оплачиваю затраты всегда из своего кармана.
Москва. Говорю директору, для чего нам это. Он: «А не могли бы мне достать Библию?» – «Можно». Он отпускает на все деньги, какие есть, несколько ящиков, и на полный ещё один ящик не хватает 150 рублей. Директор машет рукой, отдаёт в долг – до утра.
Приехали на водовозке. В бак в машине скидываем все ящики картонные, сами лезем в люк. Жми, Миша, мы по крышам, которые нам видны, знакомимся с Вавилоном третьим. Вода плещется, накатывает на нас. Главное не замочить плёнки.
Среди хозяев началась паника – ах, как бы не загребли и их... Звоню друзьям, чтобы помогли посадку совершить. Проводники не пускают. Москвичи подарили нам несколько зарубежных открыток религиозных. Дарим проводникам, оказываются земляками, желают слушать благую весть, охраняют нас в пути. За ту Библию директору выпустили несколько десятков новых на плёнке.
Академгородок под Новосибирском. Стоят «Маяки – 205», все неработающие. Цена каждого – 320 руб., моя месячная зарплата – 72 руб. Но нам нужно выполнить заказы для людей.
Лёша проверяет – они мёртво заклинены. Он ещё постоял – бери, отремонтирую. И правда, восемь бракованных за один день он на ноги поставил. Возвращаемся уже ночью. Перед городом, перед мостом у Оби останавливает милиция: «Чего везёте так много на мотоцикле». – «Магнитофоны, заказ у людей».
Отвернул брезент, хмыкнул и отпустил. Не время. Не приспел ещё час.
В селе Кустанайской области продавщица не даёт плёнок, ждёт свою часть. Тот, кому мы заказывали искать, получил от нас как и все наказ – нигде никому не переплачивать ни рубля. О рублях сказал, а на большее не додумался.
А голь на выдумки хитра. Идет, рвёт ведро малины, несёт продавцу, та отпускает, сколько унесёшь.
В комнатах жара – задыхаюсь в горячих магнитных испарениях, что пыль натирают при перезаписи магнитофоны. Прошу вставить в окно вентилятор, стало легче дышать.
Какую кару я нёс эти годы – семь лет каторги. И кому только не навешивал, кому только не предлагал взять всё бесплатно, и ещё обещал на первый толчок дать три тысячи рублей, но чтобы только трудился честно, бесплатно – увы! Только органы согласились взять.
1979 год. Начали готовиться в стране к олимиаде, и, значит, нужно лицо своё в нужном ракурсе изобразить, как уж в программе себя описали раньше. И чтобы не портили этот камуфляж разные пылинки – их убрать, отмести, спихнуть. Отец Глеб, отец Дмитрий и всё, что в поле зрения ниже их попадало – всё пошло под снос. У каждого из них просмотрели адреса, и мой адрес был у о. Димитрия Дудко.
Первый обыск. Представительно, аккуратно, всё фиксируют, каждую бумажку, как их там учат: как же, ведь по санкции КГБ – тут уж нужен класс в работе, тут будут задействовано столько душ, отделов – наконец-то работа, наконец-то можно доказать, что зарплаты, чины, погоны, мечи и щиты – не зря, нет, не зря, вот мы сгодились! Старались они, писали. Я остался дома ещё на полгода.
ПЕРВЫЙ АРЕСТ
Май 1980 года. Ещё холодно по ночам. Только заступил на дежурство – сторожем был – забрали с работы и снова обыск, тут уже местная прокуратура.
И всегда, во всех обысках, есть понятыvе и один шнырь без звания, в гражданском, штатский, называется стажёром, но всем руководит, у него щуп, у него благословляются, он дотошно до всего доходит, ищет. Но и ему я задал загадку. Пишу я на машинке на маленьком стульчике – 36 сантиметров высотой, сам сляпал по-медвежьи. И вот я сделал под сиденьем двойное дно как бы так, на живую нитку наживулил – на двух гвоздиках фанерка, а под ней под сиденьем книгу положил: «Дополнительные данные о русских святых 17-18 веков» Поселянина. Он, этот «стажёр» со штатом, полез всё опрокидывать, стул мой ворохнул, а там всё дышит, он разом и достал книгу: ага, не зря, значит, есть.
Покрутил, на свет смотрит, листы желтые, переплёт сам делал, всё тленом православным благоухает – он чуть не на зубок её пробует – нет, не криминал, 70-ой статьи из неё не сваришь, как из старухиного топора солдат в сказке, нужно ещё крупы и масла и доперчить. Положил, опять стучит по стенкам, пол на дыбы готовится выдрать.
А душа не на месте у этого практиканта – уж не между ли строк, как Ленин молоком в камере тайнопись делал? – Нет, ни водяных, ни духовных знаков не различает. На меня так зыркнет, как будто я что-то такое задал ему, чего они не проходили. А, думаю, вот и святые на помощь пришли; пока он тут умом ворочается, нужное до потёмок не успеет сгрести – нет, он всё успеет, да ещё и подметёт. Потом соизволил обратиться за разъяснением ко мне, молчаливо взирающему на весь этот колоброд, спросить меня, всё же это моя тайна: а для чего эту книгу спрятали?
Спросил – и ждёт от меня подвоха – тоже так их учат, не верить тому, что видит, чего не видит и не находит – везде всё от 58-й сталинской статьи –это их хлебушек. Мне бы уже тут и туман сей разогнать, да и сказать, что специально же для вас сделал это, знал, что на голый крючок клюнете, так всё и вышло. Я таких мест семь сделал, и всё нашли – для них и делал.
- Не знаю, что вы ищете каждый раз, вот и прячу...
А понятые то ли студенты с юрфака – два парня под кровать лезут и в самые пыльные места. Тут я тоже малость не стерпел: ты клал туда что-нибудь? Вы вот так среди бела дня по прокурорским шпаргалкам привыкнете шариться по чужим сундукам, а потом тебе оклада-то не будет хватать на твоих прелюбодеек да наложниц, начнёшь и просто так грабить прохожих, пока и на тебя, как на бывшего, не дадут бумажку от прокурора.
Ваши отцы наших родителей всю жизнь грабили, срамцы бессовестные, грабастали всё, пока не подавились, попались уже на воровстве колхозного, посадили и сгноили их там, ибо они и в лагере пытались пайку законную воровать – дух-то этот в вас неистребим, горлохваты.
Так одному прочитал в сарае уже, где у меня заваленная под дровами собачья конура, и он туда полез искать кулацкое добро. Гляжу, застеснялся: да нас заставляют; а сам весь в пыли, бедняжка… Ну, это ещё дома, тут и стены помогают, вроде бы что-то и скажешь лишнее, а вот уж как туда приволокли, тут всё посерьёзнело, тут ты нуль, ты объект, на тебе делают дело, из тебя будут выжимать всё.
Как алхимики, думаю, затеяли из ртути выпарить золото, и толкали туда всякие добавки, так и тут парят тебя, мешают к тебе всё, о чём ты и во сне в кошмарах не доходил, и ждут золото признания, зная, что в этих случаях пытка вопрошает, а боль отвечает.
Да, был бы каким Кампанеллой или протопопом Аввакумом, о том бы мечтать, знал бы и ответ, и что за ним сотворить, а то делаешь всё с оглядкой, как бы душе уже не повредить, да кого чем не обидеть – всё жиже и тусклее, и ниже и тощее получается, чем у тех гигантов казематных.
Вход в камеру в первый раз полон таинственности, как целомудренному первая брачная ночь – что, зачем? А тебя уже насилует следователь – гонит к открытой яме: «что пожелание евнуха растлить девицу, то – производящий суд с натяжкою» Сирах. 20:4. Не случайно Сирах сравнил суд с натяжкой с бесстыдством над целомудренной девицей, на непотребной основе, на выверте сознания, на невозможности, и на желании, которым горит растлитель.
А твоя ночь длится, и изо дня в день одно и то же: лгут до умопомрачения, значит, должность такая – насиловать и лгать, золото выпаривать из ядовитых паров своих домыслов.
Приходят иные, битые, синие, кровь течёт, а меня ласково обхаживают – там делят добычу из награбленного, а тут тебя по частям, до внутренней души, до помыслов сердечных.
Вот тут всё проверишь, зачем жил, о чём думал, некуда притулиться мыслью, расшибленной о невозможность ни увидеть своих, и коснуться того, что любил, чем жил.
Молитва была твоей – она стала ещё ближе, ещё возможней, ещё свободней. Более нет ничего. Вот тут крепко задумался о подвижниках, их подвиге, когда они, всё оставив, уходили в пустыни, не видя более никогда своих.
Пустыня, один, молитва. Им всегда была камерой – келья. Бог ближе, суеты нет. И подумал, и о том тотчас стал просить, и это было основой моего пребывания оба раза в заключении: молитва, сделать камеру кельей! Если святые делали добровольно, то награда, а я недобровольно, значит не о награде, а только об очищении думай, грешник.
Стал припоминать, и сразу же дошло, что жизнь в труде есть, по Соломону, суета сует и томление духа. «Марфа, Марфа, о многом ты печешься, заботишься, а нужно одно. Слушать Господа», – вот тут и это стало понятнее.
Благо, есть что вспоминать из Евангелий, из всей Библии и размышлять об этих словах и на молитве, и после молитвы. Томление духа в бездействии, время как бы остановилось, всё отобрали, ободрали, обокрали, ты как из морских волн на доске выплываешь.
Под субботу – два выходных – подумал о следователе тогдашнем, Пичугове Виталии Николаевиче, человеке улыбчивом; как же он теперь?
Видно, томится дома, жене сказал, что человека запер в камеру, и себе места не находит... Так высоко было моё мнение о следователях в первый арест. А он, я потом узнал, тут же и забыл обо мне, поехал на пляж.
Теперь мнение моё иное: следователи, быть может, идут по ответственности разве только с батюшками, со священниками наравне. При почти полной невозможности спастись в наше время – равно суд бесправный творят и равно грехами народа питаются. Делают то, что высший скажет, вопреки закону и тот, и другой – блюстители своих законов; и ищут ведения закона от уст обоих.
Бесчестнейшие люди эти следователи: или такой там отбор, или уж беспринципность безбожества так легко их по-своему колесует, отсекает всё, что может добро творить... «Судьи его – вечерние волки, не оставляющие кости до утра» Софон. 3:3. Да, всё растащили, и нет ничего доселе. То же и Павел подтвердил о пастырях: «Войдут к вам лютые волки» Деян. 20:29. ...
С какой легкостью судьи судили тех, кого ныне реабилитируют в этих же зданиях, по тем же законам. И в церкви так же: казнили Жанну д’Арк, и по тем же канонам, с тою же легкостью, как и Максима Грека, канонизировали, будто и не они томили и ломали, жгли и уродовали их...
Время есть, размышляй, душа. Всё внове, и шагами меряешь камеру, всё потихоньку размерял, чтобы рассказать своим, и «глазок», и кормушку по замерам, чисто по-профессиональному интересу строителя, – как это делали? Кто делал, то знал ли, сколько будет на его работе и слёз, и проклятий, и отчаяния?
Наслушался всего зэковского, но ни в какие разговоры, сразу же понял, встревать нельзя, только благовестие, и то строго лимитировать, и время точно знать.
Молитва – 6-7 раз в день и в ночи; сначала по полчаса, а потом и за один приём до полутора часов дошло, и легко стало. Забота о своих, как они там, что...
Когда-то, давно ещё, посещая «отделённых» баптистов, слышал, как они наказывали своим, чтобы костюмы свои и пальто привели в порядок, т.е. разрезы сзади зашили. Меня это не касалось, только уж так от детства научен, – чтобы ни слышал – всё применять к себе. Пришёл домой и зашил всё. Ах, как это сгодилось потом! Хорошо, что ходил в сапогах – тут шнурки не отберёшь, носки зэки отбирают, а портянки и сапоги мои они век никому не нужны, да и одеяние моё такое, что пугало огородное застыдится, а мне именно это и как раз.
«ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧАЕТ ВСЁ?»
«В начале марта в краевом суде первой инстанции должен начаться беспримерный по сумме иска процесс. Семь с половиной миллиардов (!) рублей в случае удачи получит от администрации Железнодорожного района Барнаула Игнатий Лапкин, христианский проповедник, известный на Алтае своей непримиримой жизненной позицией и неукротимой религиозно-просветительской деятельностью.
Миллиарды – та сумма, в которую нынче оценивается изъятая у Лапкина при аресте 9 января 1986 года фонотека. На магнитные плёнки были начитаны Библия (12 томов «Житий Святых», 12 томов «Творений Иоанна Златоуста», антология религиозной поэзии за триста лет, для оформления подобрана музыка, в записи участвовали артисты. Объём труда – 2.000 часов.
Так как «подшить к антисоветской агитации» богословские труды было нелегко, то подобрали 157-ю статью в Административном кодексе (запрещение тиражирования) и конфисковали плёнки. Именно поэтому отдуваться за грехи коммунистической власти приходится сейчас администрации.
Освобождённый в 1987 году, Лапкин стал требовать от властей возмещения ущерба. Он оценил фонотеку по государственным, установленным на краевом радио расценкам (запись, перезапись, составление программы) и с тех пор только делает поправку на инфляцию.
В 1989 году он был согласен отказаться от денег, если взамен коммунисты выдадут ему бумагу с печатями крайкома КПСС и текстом: «Мы признаем, что КПСС – человеконенавистническая партия, обманом пришедшая к власти, уничтожавшая свой народ»... Коммунисты почему-то отказались.
В 1994 году, когда сумма иска составляла немногим более миллиарда, Железнодорожная администрация предлагала 32 миллиона и – «расходимся полюбовно». Но Лапкин любит Джека Лондона, у которого герой одного из рассказов говорит: «Победитель получает все!»...
То, что Лапкин – победитель, признали уже даже и власти, возместившие ущерб по уголовным статьям. Теперь вопрос в том, получит ли он все семь с половиной миллиардов?
Куда направить деньги, Лапкин знает: на возрождение родного села Потеряевка, что недалеко от Ребрихи, на трактор, комбайны, стройматериалы... Сергей КОЧЕВНИКОВ». («Свободный курс» № 9 27 февраля-6 марта 1997г.).
«ЛАПКИН ПРЕДПОЧЁЛ ХРАМ НЕДВИЖИМОСТИ»
«Известный в крае проповедник Игнатий Лапкин, не единожды страдавший из-за своего мировоззрения, на сей раз не только добился справедливого разрешения собственных проблем, но и получил признание властей. Недавно официально в качестве возмещения материального ущерба Лапкину передано здание в Барнауле. Однако этот шаг – не просто правовой акт. В письме к Игнатию Тихоновичу глава городского самоуправления Владимир Баварии пишет: «...Ваша просветительская деятельность, безвозмездный труд по воспитанию у молодежи чувств патриотизма, любви к ближним, ваши беседы и проповеди достойны уважения...». Однако не сразу всё случилось. История признания заслуг достаточно противоречива и непроста.
Предоставим слово самому Лапкину: «Надежда не постыжает» (Послание к Римлянам 5:5). В последний раз я был арестован на пороге перестройки 9 января 1986 года. Суд, состоялся на пороге гласности в июле 1986-го. Судебное заседание продлилось 3 недели. Возможно, читатели помнят эту историю, обстоятельства которой были описаны в материале «“Златоуст” со 2-й Строительной» (26 июля 1986 г. «Алтайская Правда»).
15 марта 1987 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о помиловании политзаключенных, осужденных по ст. 190\1 и 70 УК РСФСР. Меня судили, в частности, за самиздат книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», за интервью с репрессированными и раскулаченными, рассказы которых я записал на магнитофонную ленту, за стихи о Ленине, которого я назвал коварным.
Наконец, 27 декабря 1991 года автор статьи в «АП» передо мной извинился через газету в статье такого же объёма и с тем же заголовком, только слово «Златоуст» было написано уже без кавычек. Реабилитировали меня 4 января 1992 года.
В связи с уголовным наказанием было изъято имущество, 1/200 стоимости которого по решению суда возместили 9 февраля 1996 года. На эту сумму, 2.400 тысяч рублей, были куплены книги – «Новые Заветы». Книги мы передали в СИЗО Барнаула.
Однако главная конфискация 1986 года по административной статье 157 (запрет на тиражирование магнитофонных записей) была оставлена без внимания. На изъятых кассетах содержался материал о событиях и идеях, имевших место за 3.600 лет до советской власти. Кассеты имели в общем 1.200 часов звучания, даты тиражирования на них были указаны. Но вместе с ними изъяли и 15 магнитофонов, купленных позже записи кассет. В постановлении о конфискации говорилось, что магнитофоны и кассеты являлись средством криминальных действий.
Руководители прокуратуры края на разные запросы дали более 30 ответов, в которых настаивали на том, что конфискация произведена в соответствии с законом, возврату и компенсации имущество не подлежит.
Первую щель в бетонной стене взаимного непонимания помог сделать старейший работник краевого управления юстиции В. Ульянов. Потом Совет народных депутатов Железнодорожного района Барнаула отменил постановление о конфискации.
Началась серия судов, исследований. Нас пытались запутать, были случаи исчезновения документов из сейфов администрации Железнодорожного района.
А мы молились. Верили, ждали. И сколько добрых помощников дал Господь Бог. Мне искренно помогали представитель Президента РФ на Алтае Н. Шуба, его помощники, председатель краевого управления юстиции Н.Проценко, председатель краевого суда В.Пашков, прокурор Алтайского края Ю.Параскун.
Решения краевого суда утверждались Верховным судом РФ, но потом отменялись Президиумом Верховного суда РФ. Последнее по времени решение Алтайского краевого суда – выплатить мне в возмещение ущерба 55 млн. рублей.
Постановления о конфискации религиозных и исторических записей самой крупной в мире духовной фонотеки утверждались администрациями Барнаула и Железнодорожного района, они были назначены ответчиками. Однако денег у администраций не было. Тем временем общий иск с учетом инфляции составил 11 млрд. рублей.
15 октября этого года я предложил рассчитаться со мной недвижимостью, поскольку наша православная Крестовоздвиженская община не имеет помещений для богослужений. Предложение было принято, но опять затормозилось на стадии исполнения.
На последнем этапе своевременную и неоценимую помощь оказали мэр Барнаула В. Баварин, его советник В. Овчинников, председатель комитета по управлению имуществом администрации города Л. Слуцкий, глава администрации Железнодорожного района Ю. Петров, прокурор края Ю. Параскун.
21 ноября этого года В. Баварин, Л. Слуцкий, В. Овчинников выехали к дому № 6 на улице Ползунова (бывшее здание ОСВОДа) и здесь, на месте, мэр засвидетельствовал передачу мне этого здания в частную собственность.
Одиннадцатилетняя эпопея, кажется, подошла к концу. В тот вечер фоторепортёр А. Волобуев сделал во дворе дома эти памятные снимки.
Тихий первый снег, умиротворение на душе. Апостол Павел на заре христианства учил христиан царствующего Рима: всегда надейтесь, не унывайте, молитесь. Надежда не постыжает.
Соломон 3 тысячи лет назад подтвердил: «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним» (Пр. 16:7).
Мы искренно и горячо молились, и Бог ответил нам. Мы испрашивали у Господа Иисуса Христа благословения на страну и правителей.
Цель этого повествования – показать, что никогда не нужно унывать, злиться, поносить власти. Но следует в терпении и молитве ожидать милости у Всемогущего Бога.
Когда меня, перешагнувшего через перевал жизненного странствия, спрашивают, что самое удивительное было в вашей жизни, я отвечаю: то, сколько добрых людей везде у Бога ecть; и они на моём пути встретились, приняли участие в моей жизни.
Многие мне сегодня говорят словами жителей ГУЛАГа: не верь, не бойся, не проси. Что тебе эти «демократы», они же перекрасившиеся коммунисты, они же вас сажали, и они же теперь льстят вам и обманывают.
Отвечаю: я преподаю 8 лет в университете, много лет тружусь с тысячами заключенных, 24 года являюсь начальником детского православного трудового лагеря-стана, староста православной общины, и потому людей знаю не понаслышке.
И скажу: я вижу глаза, лица вышеименованных людей и твёрдо свидетельствую – в людях этих произошла перемена к доброму. Они искренно помогали мне.
Пусть этот победный пример в моей биографии даст семя надежды многим. Кто желает более узнать, для вас адрес: 656016, Барнаул-16, ул. 2-я Строительная, 62-16, Лапкин Игнатий Тихонович. Телефон 35-32-42 (как телефон доверия ищущим спасения, истинного Крещения).
Наш комментарий:
Так счастливо при полном взаимопонимании закончилась история, в своё время окруженная многими сомнениями и недоговоренностями. Постановление администрации Барнаула о передаче здания подписано и вручено Игнатию Лапкину. Нам остается пожелать православной Крестовоздвиженской общине счастья в новом доме.
НА СНИМКЕ: Владимир Баварии и Игнатий Лапкин в момент передачи дома.
Фото Александра Волобуева. («Алтайская правда» 10 декабря 1997 года). («Свободный курс» 27.4.97)
«...Буквально за день Краевой суд решил, что государство-таки было неправо, но денег оно должно куда больше, и Игнатию Тихоновичу присудили 55 млн. Думаю любой бы из нас с вами, читатель, удовлетворился бы данной суммой и считал бы себя в крупном выигрыше, но Лапкин намерен получит всё сполна. Об этом и заявил он в кратком спиче-проповеди по окончании судебного заседания...
Так что всё в порядке: сериал продолжается» («Свободный курс» № 11 от 13.3.97).
«ИГНАТИЙ ЛАПКИН ДОБИЛСЯ ВОССТАНОВЛЕНИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ»
«Наш земляк, известный христианский проповедник Игнатий Лапкин в своё время подал иск в суд по поводу изъятия у него уникальной, самой крупной в мире духовной фонотеки. Общая сумма иска, с учётом инфляции составила 11 млрд. рублей. Таких средств у властей не нашлось, и Игнатий Лапкин предложил рассчитаться с ним недвижимостью...
Титанические усилия Игнатия Лапкина в борьбе за справедливость, его подвижническая деятельность по восстановлению Потеряевки и в детском лагере-стане достойны подражания» (Мамоновская районная газета «Свет Октября», март 1997).
«ИГНАТИЙ ЛАПКИН, ПОБЕДИТЕЛЬ КОММУНИЗМА»
Лапкин появился в барнаульских редакциях десять лет назад – как только вышел из тюрьмы. Он выглядел как и сейчас: в кирзачах, пальто и старой, некогда кроличьей, шапке.
И хотел, в общем-то, того же, чего хочет и сейчас: чтобы все жили по совести. Десять лет назад эта идея была антикоммунистической и подрывала устои тоталитарного общества, поэтому Лапкин был в моде.
Лапкину в жизни досталось. Хотя был у него шанс избегнуть Божьей стези и жить как все – был бы сейчас одним из сельских пенсионеров, мастеровитых, домовитых, ожидающих денег от власти и писем от внуков.
Но внуков нет, а от власти Лапкин ничего не ждал и не ждёт – он у власти требует. Советскую власть Игнатий Лапкин не любил с детства, потому как родители и бабушка много плохого о ней рассказывали.
Семья переехала в Сибирь в двадцатые годы, разжилась – жнейки, лобогрейки, скот, но тут и грянула коллективизация! Семье досталось от Советской власти. В день смерти Сталина Игнатий спросил бабушку, чего она плачет.
«Ведь он же, зверь, моих детей съел...» – отвечала бабушка. Лапкин рос бойцом, он готовился мстить, учился стрелять, ходил в секцию бокса, отлично плавал. По его словам: «Если бы Господь не нашёл меня, я бы давно сложил голову...» Кипящий разум требовал пути, дела. И очень вовремя Лапкин посмотрел в сельском клубе на Дальнем Востоке, где служил в армии, фильм «Отверженные».
- Когда арестовали похожего на Жана Вальжана человека, Вальжан себе говорит: «Тысячи людей будут благословлять Бога за то, что я делаю как мэр города». Но внутренний голос возражает: «Но за тебя невинный сидит в тюрьме, и Бог не услышит благодарственной молитвы тысяч, а услышит воздыхания одного, и проклятье падет на тебя. Разве не было другой цели, как спасти не жизнь свою, но душу?!» Не жизнь свою, но душу! Вот эта фраза меня пробила. Я семь раз смотрел фильм и семь раз прочёл роман, и не видел ничего, кроме этих слов.
Из фанатика мести он стал фанатиком веры. Потому как он просто не умеет делать что-то вполсилы.
- Я всегда был максималистом, всегда хотел быть лучшим. Самостоятельно изучал языки, и когда учился в мореходном училище, добился, чтобы мне разрешили сдавать три курса в один год, причем на любом из трех языков – немецком, французском, английском, я всеми владел.
Лапкин семимильными шагами шёл по пути познания мира и человека.
- В армии я исследовал все политические системы тогдашнего мира и нашёл, что самое лучшее, справедливое, что придумал человек, – это фашизм! Выше Гитлера на Земле человека нет. Но при одном условии – если нет Бога, если в человеке нет Божественной души. Если нет в человеке души, если ничего не вдохнул в человека Господь, то Гитлер был прав – надо убивать идиотов, надо убивать слабых, всё по теории Дарвина, селекция, улучшение породы. Но Бог есть – и значит, Гитлер не гений, а сатана в человеческом обличье!
Господь Бог был в душе Лапкина всегда, но долго «дремал». По собственным словам Игнатия Тихоновича, он и немного пил, и дрался. Бог искушал и его тело, как говорил сам Игнатий Тихонович об одном из дней своей юности: «Приходила учительница, но... Бог меня спас...»
Вера стала для Лапкина способом борьбы, методом сопротивления, где крестное знамение – как повстанческий символ. В те времена достаточно было не отрицать существования Бога, чтобы власти заинтересовались тобой. Лапкин делал больше, он говорил, что Бог есть, он «свидетельствовал», рассказывал о Боге.
Еще в армии он за веру «загремел» в психушку.
Это уже само по себе было диагнозом, а так как Лапкин не отрекся от веры, то и справку ему дали: «неизлечим», «вялотекущая шизофрения». Врачи сказали: «Только смерть снимет с вас это пятно». Но раньше погиб строй, так клеймивший строптивых рабов. Диагноз сняли во времена перестройки...
- Я любил море ужасно как! Мы жили в море. Мне это все было очень дорого. Но однажды вечером уверовал, вернулся на корабль, стал молиться, и утром вся флотилия знала – Лапкин сошёл с ума!
Вот так по-житейски это произошло – «однажды вечером уверовал»...
А в Советской России верить в Бога не советовалось, и проповедь веры каралась неукоснительно. Лапкина уволили с флота, и власть принялась гонять его по социальной лестнице. Достаточно высокообразованный для своей страны и своего времени (в шестидесятых годах с десятилетним образованием, со строительным техникумом за плечами, Лапкин ещё в армии был прорабом и, в частности, инспектировал строительство ракетных точек Дальнего Востока), Игнатий оказался не нужен стране и выше плотника не поднимался.
Плотником ему ещё позволялось быть, да и то однажды уволили через шесть часов после того, как приняли на работу. Жену его выгнали с работы – она была учительницей начальных классов. При коммунистах она могла работать только уборщицей. Что ж, в этом есть мрачный большевистский юмор: «Хотите страданий – нате вам полной ложкой!»
В сорок лет началась полоса арестов. К тому времени стало ясно, что Игнатия не обуздать, не «проконтролировать». Ни к одной религиозной организации, которым власть разрешила существовать официально, Лапкин не примыкал, так как компромисс с властью был для него неприемлем.
Соблюдать «лапкинскую чистоту» тем труднее, что здесь обязательно не только «замечать» зло, творимое властью, но и реагировать, сопротивляться.
«Церкви дано право только страдать и умирать!» – вот так. В своём одиночестве стал уже «выходить за флажки» – организовал на дому целый цех по размножению религиозных текстов. Большевики-ленинцы организовывали типографии, Лапкин напирал на звукозапись – Слово Божие на слух сильнее. Лапкин начитывал тексты Священного Писания, «Жития святых» и на пятнадцати магнитофонах размножал запись.
Рассылал всё бесплатно. Деньги же зарабатывал руками – клал печи. Печка стоила тридцать пять рублей, в день Лапкин мог сложить – от пола до трубы – две печи. Деньги получались немалые. В частных домах Барнаула и по сей день, наверное, много печек, сложенных Игнатием.
Деньги шли на Слово Божие. Это власть, может, и стерпела бы, но Лапкин принялся размножать ещё и «Архипелаг ГУЛАГ»! Было у Лапкина маленькое развлечение, всё равно, что «Интернационал» петь под одеялом: он шёл к церкви, давал бабулькам по рублю и говорил:
- Молитесь за возвращение раба Божьего Александра!
И бабушки молили Бога о возвращении в Россию Александра Солженицына.
В конце концов железные нервы большевиков не выдержали – Лапкина «забрали». В первый раз его взяли в восьмидесятом, продержали три месяца в психушке и выпустили. Основательно же – с судом и лагерем – Лапкин «загремел» в 1986 году. Сидел в казахском лагере Жанатас.
Шил фуфайки – пятнадцать минут на обучение, а потом надо давать норму – 23 фуфайки. Как там говорил Макаренко – трудом наказывать нельзя?.. Зато можно загонять, особенно когда за невыполненную норму снижают пайку.
К истинно и истово верующим при Советах отношение было опасливо-уважительное – одновременно «а не заразно ли?» и «да ты поглянь!» При этом «весу» Лапкину добавляло и то, что посадил его КГБ.
Двойственное и странное это почтение не раз выручало Лапкина. Его не били – было такое наказание у начальника Жанатаса, бил он шлангом, и больше 20 ударов не выдерживал никто. Вот только от бритья вера не уберегла. Брили Лапкина всегда насильно.
Когда Лапкин стал доходить, сочувствующий врач положил его в больницу. А потом в столовую принесли свежую газету, в которой было объявлено о помиловании по статьям 70 и 190 прим. – «за антисоветскую агитацию». Как говорит Лапкин: «Я прочитал и кричу: мне второе не надо, я иду на свободу!»...
Его выпустили в считанные минуты, еле живого – помирать. А он не помер.
Он гремел сапогами на этажах газет, насмехался над иереями и припоминал корреспондентам их репортажи. Он подавал в суд на власть и требовал возместить ущерб – конфискованные магнитофоны и плёнки. Он распространял Библию, переписывался с Западом. Он поехал на то место, где некогда было его родное село Потеряевка, и устроил там детский лагерь.
Всего: 995 
Новых за месяц: 0 
Добавить сайт
