- Согласен ли я во всём с Синодом Православной Русской Церкви?
- И если различаюсь, то в чём и на каких основаниях?
В ответ на эти, поставленные мне мною вопросы, я и предпочёл вместо ответа духовным следователям послать Вашему Высокопреосвященству изложение моих религиозных и отсюда вытекающих политических убеждений. Общая характеристика наличной синодальной церкви мне наглядно представляется в образе знаменитого храма Святой Софии в Константинополе. Величественный храм мудрости Божией врос в землю, засыпан кругом мусором, загромождён пристройками и надстройками так, что с большим трудом, углубившись только внутрь, можно понять гениальность замысла архитектора.

То же и с современным православно-синодальным вероисповеданием. Основы, стены, сущность – Иисус Христос и Его Евангелие; но как это глубоко вросло у нас в землю. Как загромождено всякого рода надстройками, Синодом... конторами... циркулярами и предписаниями! С трудом, с громадными усилиями сквозь эту наносную толщу доберёшься до Живого Христа.

И вот в признании, в оценке этой, наслоившейся веками на Христову Церковь человеческой толщи, я, несомненно, расхожусь со взглядами официального синодального православия, о чём и делом совести считаю открыто и ясно заявить. Поэтому и дальше я не говорю о том, что я признаю истинным, сохранившимся от подлинной Христовой Церкви, и в чём у меня нет различия.
Я останавливаюсь подробно на том, что я считаю теневыми сторонами существующего православно-синодального исповедания.

При переоценке жизненных ценностей идёт и переоценка религии христианства, существующей церкви. И часто слышатся самые резкие и тяжкие обвинения и против религии, и против Христа, и против Евангелия, против Церкви. Обвинения эти большей частью, как ни горьки они, звучат правдою. Упрёки заслуженны. Только заслуженны не Евангелием, не христианством и даже не Церковью, а теми, кто выдавал и выдаёт себя за церковь, кто хочет олицетворить в себе и Евангелие, и Христа, т. е. духовенством.

Я беру здесь не личные слабости, недостатки, и даже не пороки духовных лиц. Это – личное, человеческое, мимолётное, преходящее. Я разумею основное направление исторической деятельности духовенства, тот отпечаток, который оно, ДУХОВЕНСТВО, на протяжении 19 веков накладывало и накладывает на христианство чистое и небесно-высокое учение Христа.
ДУХОВЕНСТВО сузило широкую правду Христову, измельчило, засорило русло евангельского потока жизни. И вот на этой стороне церковной жизни я и останавливаюсь особенно подробно в моём изложении. Тут моё отличие от принятого обычным христианским духовенством понимания Евангелия, христианства и задач Церкви.

Это отличие во всей полноте по цензурным условиям я ранее в печати высказать не мог, говорить публично мне давно уже запрещено, и я пользуюсь случаем в изложении на имя Вашего Высокопреосвященства высказаться до конца.
Высказать это нахожу особо необходимым теперь, когда у нас насильственно заграждены уста правды и когда общее вынужденное молчание может быть принято за одобрение страною всех тех поруганий правды Божией, которые теперь вошли в обычное правило, и считается чуть ли не вершиною общественной и государственной мудрости...

Молчание Церкви в данное время есть тяжкое преступление. И то, что сейчас делает духовенство в России, особенно духовенство высшее, монашествующее, одобряя все ужасы властей, это может быть и есть преданность существующему... строю, но это, несомненно, - измена задачам Церкви, измена Правде Христа, презрение к нуждам Родины, принесение народных страданий в жертву правящим властям. Я беру на себя смелость думать, что мои дальнейшие слова, если не во всех частностях, то в главном, будут голосом значительной части низшего русского духовенства.
Во всяком случае я высказываю полностью своё понимание задач Церкви в данное время. Того требует моя совесть. Вы поступайте, как подскажет Вам ваша совесть.

Более двадцати лет тому назад, ещё юным семинаристом, мечтая о своём будущем, я твёрдо и сознательно наметил путь священства. Для меня Церковь представлялась, как представляется и теперь, осуществляемым в людях Царством Божиим, воплощением в человечестве Божества, как Божество было воплощено в Иисусе Христе. Обряды, формулы веры, системы догматов одни не составляют Церкви, хотя какое-нибудь участие в строительстве Царства Божия в человеке, я полагал, как и полагаю, самым высоким и радостным делом. Делом, которое и в наше время требует ещё много и много работников.

У нас ведь и после девятнадцати веков проповеди Евангелия, в лучшем случае, были и есть отдельные христиане, исключительные личности, но нет христианства. Нет христианского законодательства. Нет христианских правовых бытовых норм. Нет христианского образа правления, нет ни христианского общества, ни христианского государства. О христианстве всего человечества странно и говорить. Отношения народов друг к другу совершенно противоположны духу Евангелия.
Самые христианские государства содержат миллионные армии для массовых убийств то соседних чужеземных, то своих собственных, недовольных насильственными порядками граждан. На чудовищные людобойни, на орудия истребления высасываются последние соки из одураченного населения.
Массовые убийства, возведённые в науку, стали предметом военного искусства. Искусства убивать.

Чем эти взаимоотношения христианских народов отличаются от международных отношений седой языческой древности? Чем от язычества отличается и отношения государств к своим гражданам? Правительства насильничают над страной, угнетают население. Цари смотрят на государства, как на своё поместье. На народы – как на свои стада. Не сами служат населению, а требуют от народа службы себе.
Вместо воли народа стремятся поставить свои желания, капризы, часто безудержную блажь. И за всё это берут с народов на свои дворцы ежегодно чудовищные миллионы, собранные грошами с обнищалого населения. И такое положение вещей считается законным, вошло в нравы.

Наоборот, требование народами от царей уважения к правам населения признаётся чем-то преступным, безжалостно подавляется и карается... Захватили у низших классов всё: богатство, власть... даже религию. Сделали последнюю своею служанкою. А массам народа оставили нищету и невежество. Вместо радости дали пьянство. Вместо религии – грубое суеверие. И труд. Каторжный, неблагодарный, не знающий отдыха труд.

...Высшее христианское духовенство с торжеством христианства не устояло перед соблазнами государства. Не духовенство повлияло на государство, а само восприняло от государства и внешний блеск, и внешнюю организацию, и внешние способы воздействия, внешние принуждения, и внешние кары. На Западе, в Римской половине мира, Церковь прямо была обращена в государство.

Римские патриархи-папы, будучи главою церкви, были вместе и главою государства. Из пастырей обратились в правителей, в высших церковных сановников. Выше всего в церкви поставили свой личный авторитет. Стремились усилить не нравственное влияние на общество, а внешнюю власть. Государственное начало съело церковь. Вместо Царства Божия получилось царство попов.

На Востоке в греческой церкви было не лучше. Папизм ведь – болезнь не одного римского клира. Папизмом страдает духовенство всех христианских исповеданий. Страдало не меньше и греческое духовенство. Высшее правящее монашеское духовенство здесь так же, как и на Западе, жадно тянулось к власти. Но так как сильную на Востоке императорскую власть высшему духовенству одолеть не пришлось, даже и в голову не приходило, то высшее духовенство и направило всю свою жажду власти внутрь церкви.

Заслонило собою паству и низший клир. И заявило: церковь – это я. И чтобы беспрепятственно со стороны правительства пользоваться полною административною властью внутри церкви, церковные сановники, князья церкви размежевались с государственной властью: правительству оставили неприкосновенной власть над обществом и государством, себе же взяли управление над церковью.

При таком положении вещей обличения правящей власти, нравственного воздействия на общественное и государственное устройство, властного вмешательства церкви в ход событий с требованием подчиниться голосу евангельской правды быть, конечно, не могло. Правящее церковью духовенство было покорно властям, служило им послушным орудием. Были, конечно, отдельные случаи пророческого указания царям пастырями на правду Божия, но это были только счастливые исключения.
Общим же правилом было угодничество и прислужничество властям. Это вошло в нравы духовенства, стало чуть ли не догматом церкви. Как бы безбожно ни вело себя правительство, какие бы злодеяния власть ни творила, духовенство неизменно твердило народу: «Слушайся, подчиняйся, того требует Бог».

Власть, иногда самую безбожную, заслоняли Богом и говорили: «Всякая власть от Бога». Всякая ли? Как понимать слово «власть»? И насилие, и произвол, и деспотизм, и самая дикая тирания, все они выдают себя за власть. И что же, все они от Бога? Хозяйка публичного дома имеет власть над проданною ей девушкой. Малюта имел власть купаться в крови невинных жертв. И эта власть от Бога?..
Нельзя же кощунственно валить на Бога все преступления, зверства и кровавые расправы правительства. Когда апостол говорит, что власть от Бога, он разумеет не деспотизм и тиранию их. Насилие – не власть. Это извращение власти. Такой несправедливой насильнической власти не повиновались сами апостолы. Когда синедрион требовал от них действий, несогласных с их совестью, запрещал проповедовать Христа, то Пётр и Иоанн сказали в ответ: «Судите, справедливо ли перед Богом слушать вас больше, нежели Бога?» – Деян.4:19.

Византийское раболепное духовенство закрывало глаза на эти слова апостолов. В нём верность правящим властям была сильнее верности правде Христа. Где тут было нравственно возрождать общество и государство? Там действовали светские власти.
Духовенство отошло в сторону и своё пастырское учительство ограничило частною личною жизнью человека. Святости стали искать в иночестве, в одиночестве. Общество и государство были оставлены без христианского озарения.

Жили и развивались по своим юридическим и экономическим началам, чуждым духу Евангелия. Евангелию доступ к влиянию на общественные и государственные порядки был заграждён. Творческая сила евангельской правды была оскоплена, обескровлена, обескрылена, засушена. Оторванная от жизни, церковная мысль обречена была вращаться в мире отвлечённых догматов и сухих богословских споров, стала безжизненною, схоластическою. Принадлежностью к Церкви стало признаваться, главным образом, исповедание отвлечённых верований, о Боге умствовали, но в гущу жизни, в общественный строй, в государственные порядки Бога не вводили.
Создался особый вид атеизма, атеизм практический. Безбожие не ума, а воли. На словах и в мыслях Бог признаётся, но жизнь, деятельность идут так, будто Бога в мире и в помине нет. Как будто Бог – только отвлечённое слово, пустой звук... Это всё та же духовно оскоплённая, нравственно обескровленная византийщина, вытеснившая в церкви и заменившая собою христианство. Это торжество того страшного духа, который в пустыне искушал Христа. Победоносцевщина, византийщина с этим страшным духом, а не со Христом.

От Христа в победоносцевской церкви остались только слова, а содержание, понятия в эти слова влиты иные. Дух привит Церкви иной, не христианский. Христос и Евангелие в такой церкви - не цель, не основная движущая сила. Они – средство, орудие. Средство к достижению иных, Христу и Евангелию чуждых целей. Евангелие даже не нужно такой церкви. Церковь эта так далеко отошла в своём содержании от Евангелия, что Евангелие служит ей живым и ярким укором. С Евангелием победоносцевская церковь только вынуждена мириться.

Цель и главная задача этой синодальной церкви, что и в папизме: вместо Царства Божия – царство попов, царство правящих монахов, церковных князей. Оторванная внешним аскетизмом, своею монашескою мантией ото всех, самых даже чистых и светлых радостей мира, правящие монахи, сановники церкви ищут утешения во власти над отвергнутым им миром. Жадно цепляются за власть.

В жертву этой личной, через церковь своей власти, они приносят всё: и достоинство церкви, и свободу, независимость её, и Евангелие, и Самого Христа...
Идёт на службу государству, лишь бы хотя вместе с государством править, держать всё в своих руках. И держать их не нравственным влиянием, не обаянием призыва к Царству Божию, а внешним принуждением, насилием государственной власти... Это уже не царство попов, а царство попов, состоящих на службе у государства...

Наше низшее духовенство, в громадной своей массе невежественно, забито, никем не пригрето. Оно сдавлено правящим монашеством в тесных тисках. Связано по рукам и ногам, лишено свободы мысли, свободы действий. Оно, близко стоящее к массам народа, к самой гуще жизни, видит всю нужду и бесправие Родины, слышит море идущих снизу стонов, захлёбывается народными слезами, задыхается под гнётом страшного кошмара, созданного в стране насилием безбожной правящей власти, и он бессилен даже сказать о страдании своей пастве, не имеет возможности крикнуть правящим насильникам:

- Опомнитесь!
- Остановитесь!
Правящее монашество своими холодными, бездушными и костлявыми пальцами сжало всю Русскую Церковь, убило в ней творческий дух, сковало самое Евангелие и предало Церковь правящим властям на службу. Синодальное ведомство сделало Церковь, эту Невесту Христову, наложницей государства. Нет такого насилия, такого преступления, нет такого злодеяния государственной правящей власти, которые бы правящее в Церкви монашество не прикрывало бы церковной мантией, не благословило бы, не приложило бы своей руки.

Когда Пётр III, уже после отречения от престола, был задавлен руками приспешников Екатерины, и когда Екатерина II, перешагнув через труп мужа, вступила на престол, то митрополит Дмитрий Сеченов, приветствуя новую императрицу, говорил ей: «Господь положил на главу твою венец. Он знает, как избавить от напасти благочестивых. Он видел перед Собою чистое сердце твоё. Он знал непорочные пути твои, сие чудное воцарение – не человеческого ума и силы дело, но Божиих несказанных судеб и Его премудрого совета. Об этом чуде будут восклицать проповедники. Будут писать в книгах историки.

Будут потомки повествовать чадам своим и прославлять Величие Божие». Речь этого митрополита Димитрия Сеченова есть в своём роде катехизис всей практической деятельности русской синодальной, выдаваемой правящим монашеством за православную христианскую церковь. Правящие епископы и митрополиты, всё синодальное ведомство, как Димитрий Сеченов, всякие деяния государственных властей, каковы бы они ни были, всегда выдавали и выдают за проявление «Божиих несказанных судеб и Его мудрого совета».
Судя по их действиям, по их пастырским посланиям, можно было бы подумать, что всё назначение христианства, всё дело возрождения мира Христом сводится к поддержанию и укреплению отживающего в России строя.

По указанию правящего русскою церковью монашества православие тесно слито с самодержавием, и потому всё, что идёт против самодержавия, всё идёт и против Церкви, и против Бога, и против Христа. Такое поведение князей Церкви есть грубое и преступное извращение сущности Церкви, низведение великого, мирового дела возрождения человечества на всякую роль телохранителей при издыхающем строе...
Для церкви никакой из существующих государственных строев не есть законченный, неизменноотлитый, неприкосновенный. Такой строй есть дело будущего... Разница в степени негодности: один государственный строй менее, другой более негоден. Наш отживающий старый строй самый негодный из всех существующих строев ныне в христианском мире.

Ни в одной христианской стране властью не творится столько самых грубых, самых циничных беззаконий, не льётся с беспощадною жестокостью столько народной крови как у нас. И наше правящее церковью монашество всё цепляется за эту власть, за этот строй. Всё держит церковь в незаконном сожительстве с самодержавием. Народ лежит, как евангельский путник в притче о самарянине. Лежит ограбленный, избитый, окровавленный, а духовенство, высшее пастырство Церкви идёт мимо.
Спешит на службу к правящим... Кто поведает вслух миру горести народные? Кто подымет на свои плечи страдания и муки родной земли? Кто удержит и остановит палачество правящих властей... Какой силою обладал бы голос всей Церкви, если бы подлинная церковь сказала подлинно церковное слово... но Церковь победоносцевская молчит.

Когда надо говорить и кричать от лица церкви, от лица Христа. И если бы это малодушное, скажу больше, - бездушное ведомство только молчало, но оно, когда требуют правящие власти, оно тогда говорит. И что говорит?.. Я верую во единую святую, соборную, Апостольскую Церковь. Но раболепное монашеское византийство бездушную победоносцевщину под видом православия я отметаю всем моим разумением и всею крепостью сил.