Она просто стала не нужна и не совместима с уже заполонившим всё монашеством. Они стали изощряться друг перед другом, кто что придумает, покруче и похлеще, повычурнее и позаковыристее, поэкстравагантнее.
На нарушившего иноческие обеты целомудрия налагались жёсткие наказания. На такого человека от них дымилась злоба и дым ее восходил день и ночь на целые тысячелетия. Он безжалостно вычеркивался из списка претендентов на канонизацию, на спасение и на упоминание его имени в числе угодных Богу.

Были случаи, что тот из них, кто становился даже епископом, но замечал, что теперь ему невозможно годами молчать, а значит он вынужден был нарушать обеты молчания; иногда теперь на глаза ему попадались женщины, чего отнюдь не должно было быть по-монашеским уставам. Это проклятое создание лучше всего было бы истребить с лица земли окончательно. Но они частенько их лицезрели, не подозревая, что они уже с ними в их крепостях в монастыре, под видом мужчин.

Но запах какой-то оставался. И они догадывались, но откровений не было и они узнавали это только после их смерти. Плач во всём монастыре стоял невообразимый. О чём кто плакал и сожалел? Это тоже прикрывалось только одним покрывалом: все хватались мёртвой за ноги и целовали их, рыдали, что они ее-его обвиняли в самом отвратительном для монахов грехе, на который они даже запрет упоминания наложили – настолько он в их среде должен был быть немыслим.

Плакали, что угнетали эту-этого подвижницу-ка Вавилу, Евгения, Феодора… издевались по полной программе, желали ей-ему при их жизни только смерти. Весь монастырь утопал в осуждении человека в несуществующем грехе, и кичились, что они избегли мирских страстей и никого тут за стеной-мандрой под руководством архимандрита не осуждают.

Но в этом осуждении изгнанного невинно человека годами причащались и были иноками - иными, не такими, как мир, которого соблазнов они так удачно избегли. Это осуждение – только маленькая щель, приоткрывавшаяся иногда, за которой разливались море и океан осуждения друг друга, и инакомыслящих и по подозрению в ереси таких, как Дионисий Александрйский, Иоанн Златоуст, Иероним Стридонский и многих других.

Их люто ненавидели эти чёрные подвижники, и за них, за приверженность к этим, тоже монахам, убивали десятки тысяч таких же монахов, как убивал Феофил - Александрийский патриарх.
Подстраивали командировки в ночное время по пустыне, подставляя под зубы диких зверей и крокодилов. И обязательно будет плач и всё это отнесено к великой милости Божией в том смысле, что вот как у Бога столь много различных путей, чтобы только человек спасся благодаря вожделенному иночеству.

И вот такой владыченька бросал свою паству, начинал обуздывать заповедь о лжи - переименовывал свое имя. И, конечно же, под этим вымышленным именем он причащался и поминали его, но зато его любимые иноческие обеты он мог исполнять. И это не осуждено было доныне, но в честь и хвалу иночеству и бисеру девства поставлено.
Если бы волю Божию узнали, читая Библию, то они бы плакали в пепле и в песке, испрашивая Божьего прощения за все отступления от Его святой воли. Но воля Божия для иноков - это их видения и благоухания. А Библию пустынники и не видели. Их мечта всегда была – иметь хорошего наставника, который бы нёс ответственность за каждого; на которого можно было бы взвалить ответственность за их спасение-неспасение, от которого ни один и никогда не уходил бы в мир, оставаясь верным иноческим обетам.

И во многих житиях описывается, как иноки упрашивают даже малолетних своих сотоварищей, чтобы они возглавили их обитель, а иначе они погибают, как корабль во время кораблекрушения. За то, чтобы у них был именно вот этот авва, они предпринимали походы в столицу к патриарху и упрашивали поставить им спасительного и знаменитого подвижника, который убегал от них, а они его вылавливали там.

Ис.55:8-9 – «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших».

Бог же говорит им из их любимой Псалтири: «и сказал: это народ, заблуждающийся сердцем; они не познали путей Моих; и потому Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой»» - Пс.94:10-11

Иоанн-Варсонофий – 29 февр. «Восемнад¬цати лет он крестился и воспринял на себя иноческий образ и особенно стал подвизаться в посте. За свою добродетельную жизнь он был поставлен архиепископом в Да¬маск. Но, не многое время пребыв на кафедре архиепископа, он заметил, что обязанности его высокого положения трудно совместимы с иноческими подвигами, поэтому Иоанн оставил епископию и тайно удалился из Дамаска.

Придя в Александрию, он переименовал себя Варсонофием, чтобы кто его не узнал и не открылось его действительное положение. Из Александрии он отправился, как убогий странник, в Нитрийскую гору; поклонившись игумену бывшего здесь монастыря, святой Иоанн просил его, чтобы он принял его для услуг братии. Игумен принял его и дал ему монашеское одеяние…. Один из иноков, человек малоумный, сильно досаждал святому, то давал ему укоризненные прозвища, то обливал его помоями. Наущаемый диаволом, недостойный инок провертел стенку той келлии, где жил преподобный Иоанн, и чрез отверстие «совершал водный исход» на ложе святого, так что оно стало издавать зловоние. … Но через некоторое время Иоанн был узнан преподобным Феодором Нитрийским, оставил гору и бежал в Египет».

Тимофей Пустынник – 21 февр. «Много лет он скитался по горам и пустыням, жил один в Господе и в непрестанной молитве проливал обильные слёзы, орошая ими свою душу как росою. В такой жизни он достиг глубокой старости и отошёл к Господу».

Фалассий – 22 февр. «Преподобный Фалассий ещё в юном возрасте построил себе на одной горе жилище и поселился в нём. Отли¬чаясь по природе чистосердечием и смиренномудрием, он скоро почувствовал влечение к иноческим подвигам. Он удалился на вершину горы, расположенной близ селения Таргала, и провел на ней в подвигах 38 лет, причем не имел никакого жилища: ни келлии, ни палатки, ни даже какого-либо навеса, но, соорудив из камней лишь небольшую ограду и имея покровом одно небо, всё время пребывал в ней… многие из приходивших просили его принять их в число его сподвижников.

Преподобный не противился таким просьбам. Построив для желающих подвизаться с ним келлии, он дозволил им жить в них, причем раздавал им ту пищу, которую приносили для него с разных мест его почитатели. Прожив в таких подвигах жизнь свою, преподобный Фалассий с миром почил».

Колёса колесниц у фараона Исх.14:25
Проваливаться стали, увязать.
Затвор заело, не дослать патрона;
Непослушанье дочери – в дому враждебный зять.

Всё это наше, об одном и том же:
Причины оползней стучались много раньше.
Не сразу же король стал проходимцем, бомжем,
В Убийцу-Ленина как превратился мальчик?

Ко всем злодействам марши и ступени:
Причины, отступленья, недогляды.
Иные дирижёры, траурное пенье,
Отчаянье и ужас за столами рядом.

Но если бы те пальмовые ветви,
Которыми тебя враги венчали,
Ты в розги превратил, тогда бы эти дети
С тобою шли, не шастали ночами.

Когда и кто вносили измененья,
В прямые указанья Иеговы?
«Господи, помилуй»! вошло в богослуженье
По сорок раз скороговоркой снова.

В далёком прошлом, не обретёшь и даты
Всем изменениям, утере простоты.
Обезоружены безмолвные солдаты,
Границы нет, порушены посты.

И это сделали не явные враги,
А исподволь монахи и аскеты:
С песком и галькою «святые» пироги -
Бесплотные вокруг лежат скелеты.

Нас заморил не фараон, не Ленин –
Свои епископы, синод и патриарх.
И вместо проповеди на богослуженьях
Воскрилиями возметают прах.

Увязли благовестия святые колесницы.
Обезоружены солдаты-прихожане.
И вместо Библии наш Типикон лоснится -
До посещенья храма истину ужали.
3.8.03. ИгЛа