Православный форум Игнатия Лапкина

Считаете, что на Суде Божием это может быть еще и пересмотрено и кто-то из канонизированных окажется слева и наоборот. За такие мысли раньше церковь бы Вас на костёр отправила, чтобы и другим не повадно было высказать такие еретические мысли, какие Вы говорите вслух!
Не верите, что была Русь святой. Притом неблагоговейно говорите всегда о священниках, что они-де люди грешные, потому что не учат народ. Но им и некогда учить, у них такая занятость с утра до вечера, требы, богослужения. Есть ли у Вас по этим сложным вопросам единомышленники?

Ответ: Единомышленники есть и среди тех, кто рядом, и среди книжных героев. Но вот есть книга «Тайна святых» Иванова Петра. Познакомьтесь, как он говорит как раз по этим вопросам. Доводы его неотразимо точны. Подозреваю, что под этим именем не один человек и, может быть, даже иерархи. Стр. 479-486
...«Открывается картина душевной жизни московского народа. Ужасная духовная дряхлость. Но эта народно-церковная дряхлость – не то, что личная дряхлость: полное замирание всего в человеке – нет, организм жив и полон различных чувствований; жизненные силы, если им не дано исхода, бродят в душе, превращаются в скрытые душевные флюиды – человек кипит как бы изнутри. Какие же чувства у обиженного и постоянно обижаемого большинства? Безутешное горе, безумная тоска, бессильная ярость, затаенная месть, проклятия, отчаяние. И в то же время изобретаются всяческие способы слукавить, обмануть насильника главу, кто не способен на это, завидует удачливым. Иные доносят, чтобы подольститься и получить лишнее. Прирожденные праведники в таком обществе не имеют голоса, бывают забиты, впадают в юродство.

Среди убийственного гнета неимоверно возрастает одно только вожделение: поживиться хоть чем-нибудь из того, что доступно главе, всё другое трудно себе представить. Куда-то как бы провалились все природные человеческие чувства, им нет развития, ибо погублена людская доброта, правда, милость и милосердие, а без них нет жизни, а только животный инстинкт.

Вот объяснение того равнодушия, с которым народ смотрел на мучительнейшие истязания, которым подвергались на городских площадях преступники и вообще все, кого злое правительство отдало палачу. Равнодушие, которому так изумлялись иностранцы. Кто сам дома занимается истязанием близких, вероятно, даже с любопытством взирает, как истязают другие; те, кого постоянно дома истязают, так заняты собственным страданием, что им нет дела до чужих мук.

И вот, как бы пользуясь всеобщим равнодушием, злоба изобретает всё новые способы мучить людей. Дыбой в Древней Руси называли место заключения, в Московской Руси это была уже жесточайшая пытка: человеку связывали назад руки и за кисти рук привешивали кверху так, что туловище висело в воздухе.

К ногам туго привязывали конец доски, другой конец ее касался пола. Палач прыгал на эту доску, и тело повешенного вытягивалось, отчего суставы рук в плечах выворачивались; при таком положении нервы необычайно напряжены, и тогда наносились удары плетью. Эта пытка уцелела до последней четверти XVIII столетия; считалась мучительнейшей.

Ей подвергались все заподозренные. Не вынося пытки, несчастные начинали называть имена будто бы относящихся к этому делу людей. Каждый новый удар плетью давал новые и новые имена. Те, в свою очередь, оговаривали бесчисленное количество людей. Самые невиннейшие в царстве жили под вечным страхом.

Тогда византийский судебник эклога достиг в Московском царстве полного торжества: все наказания были членовредительного характера: отрубание ног, рук, ушей и т. д. Самые пустяшные провинности влекли за собой тяжкие муки: за какие-нибудь шесть пенсов, говорит иностранец, обвиняемого заковывали в цепи: руки, ноги и шею. Смертные казни редко были простыми, большею частью мучительные.

Во второй половине XIV века первая публичная казнь произвела на народ очень тяжелое впечатление. В конце XV века наблюдается уже полный разгул казней (Иван III).
Эти казни нисколько не смягчаются с окончанием династии Рюриковичей, напротив, при династии Романовых были изобретены неслыханные издевательства над человеческой жизнью; при Алексее Михайловиче, в конце XVII века, женщину за убийство мужа зарывали в землю так, что оставалась наружу одна голова, и так она мучилась, пока не умирала.

После усмирения бунта в Арзамасе все его окрестности представляли лес кольев, на которых корчились в муках люди, взятые в плен; некоторые были живы три дня. «Уложение Алексея Михайловича ввело «слово и дело» – когда число заподозренных возросло до неимоверного количества при помощи описанной нами дыбы.

Необходимо упомянуть еще об одном московском качестве. У жителей Московии развилось необычайное самомнение: мы лучше всех христианских народов, наша вера самая правая.

Отсюда происходило нестерпимое упорство в своих мнениях, презрение к словам и мнениям других, нетерпение противоречий, даже самых полезных и основательных. Высшим взлетом этого самомнения явилось известное изречение: «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать». Мысль, по существу, неверная: ибо, если и признавать, что есть какой-то земной центр христианства, то это только Иерусалим, а не Рим и не Византия.

Но ведь если два Рима пали, то неизбежно и третий должен пасть, иначе зачем и сравнивать с этими Римами. Какая гарантия, что Москва не падет? Никакой гарантии не было, бессмысленное самохвальство. Таким образом, тщательно избегая гордости от ума, москвич дошел до крайнего выражения глупой гордости.

При величайшей набожности и ревности ко всем церковным обрядам христианства вовсе не было в Московском царстве. Христос не почитался там, как милостивый и любящий Господь, всегда близкий людям, а как далекий, страшный Судья, Который придет карать и мстить. Христом пугали, а не успокаивали человека (сравните духовные стихи того времени).

Теперь мы снова обратимся к Домострою, чтобы ответить на важный вопрос, им возбуждаемый. Каким образом автором такого антихристианского произведения оказался священник и даже духовник, лицо очень почитаемое тогда народом?

Что это– выродок в своем сословии или, напротив, человек характерный для священнослужителей того времени? Так как мы знаем, что Домострой Сильвестра получил всеобщее признание как руководство жизни, ответ получается совершенно определенный.

Этим устанавливается наличие ужасной материальности в священническом сословии и проистекающего отсюда жестокосердия. Где искать причину столь пагубного состояния у служителей русской церкви! Его не было в более древние времена. Причину найти не так трудно.
Дело в том, что татарщина, мучительная для всего населения, для священнослужителей таковой не была. Напротив, они оказались в очень привилегированном положении.

Был ханский ярлык, неоднократно подтверждаемый ханами при вступлении их на престол. Этот замечательный документ необходимо привести полностью, чтобы осветить истинное положение вещей того времени.

Хан обращается к баскакам, князьям, даныцикам и всякого рода чиновникам татарским и говорит: «Жалованная грамота дается нами всему белому и черному духовенству, чтобы они правым сердцем, без печали молили Бога за нас и за всё наше племя и благословляли нас.

Не надобно с них ни дани, ни подвод, ни корма, никакой пошлины: ни ханской, ни ханщиной; никто не смеет занимать церковных земель, вод, огородов, виноградников, мельниц; никто не смеет брать на работу церковных людей: мастеров, сокольников и др.
Никто не смеет взять, изодрать иконы, испортить книги или другие богослужебные вещи, чтобы духовные не проклинали хана, но в покое за него молились. Кто веру их похулит, надругается над нею, тот без всякого извинения умрет злой смертью. Братья и сыновья священников, живущие с ними вместе, освобождаются также от всяких даней и пошлин. А кто из баскаков или других чиновников возьмет какую-нибудь дань или пошлину, тот без всякого извинения будет казнен смертью».

В то время как пасомые – иначе прихожане храмов, жили под вечным страхом насилия и разорения имущества, пастыри могли благоденствовать и по желанию богатеть. Конечно, здесь таился тяжкий соблазн. Велика была ответственность перед Богом русских священнослужителей.
Если всех разоряли татары, а их никто не смел тронуть, то сами они должны были разорять себя ради ближних или, по крайней мере, немало жертвовать своим имуществом ради обездоленных. Недостаточная чуткость к общему горю непременно ввергала привилегированных в объятья жадности, корыстолюбия, наконец, злобы.

И вот, как явствует из свидетельства Домостроя, видные священнослужители шли не по Божьему пути. Фактически, при обнищании массы населения большинству священнослужителей, в особенности сельскому, богатеть, конечно, было неоткуда. Однако всюду, где предоставлялась эта возможность,– в городах, более зажиточных местах, вкус к наживе и жадность были характерными явлениями для духовенства, и для черного, и для белого.

Еще собор 1274 года, созванный м. Кириллом для суждения о различных неправильностях, отмечает появившуюся у некоторых священнослужителей «алчность к прибытку».

Особенно богатели огромные архиерейские поместья. Великие князья, начиная с Ивана III, тщетно стараются сократить аппетиты богатых из духовного звания. Иван IV на стоглавом соборе бросил тяжелое обвинение: «обители (тут, конечно, разумеются и епископы с их штатом), богатые землями и доходами, не стыдятся требовать милостыни от государя».

Тогда епископы боролись с правительством, не желая платить государственные налоги и защищая свои льготы, и успевали в этом вплоть до Петра I. Народ очень хорошо подметил черту духовного сословия, назвав в былине Алешу поповича – руки загребущие, глаза завидущие (конечно, эта характеристика не киевского времени, даже не времени св. Сергия Радонежского, а более поздняя).

Вместе с материальностью имущественного порядка развивается и бездушие с жестокосердием, как свидетельствует об этом Домострой священника Сильвестра. Доброта Феодосия Печерского характерна для всего киевского периода и северного московского. Когда читаешь поучение или слова, или завещания митрополитов XII, XIII, XIV веков – Кирилла, Фотия, Киприана и др., не говоря уже о святых Петре и Алексее, то на сердце становится легко, слышишь их кроткий и добрый голос, чувствуешь высокий дух!

Но вот наступает XV век с его жестокостями: ослепление Василием II своего двоюродного брата, позднее его собственное ослепление Кожемякой, как месть за брата.
На митрополичьем престоле св. Иона, включенный в святую четверицу митрополитов: Петр, Алексей, Иона, Филипп. И как-то странно и жутко становится на душе. Почему так не похожи деяния и чудеса св. Ионы на дела наших прежних святых?

Некоторых Иона как бы приговаривает к смерти за их проступки: обличив, Иона предсказывает им смерть; и они умирают почти в тот же день. Одному не поверившему, что дочь великого князя, бывшая при смерти, исцелена св. Ионой, митрополит говорит: да умрешь ты вместо княжны.

И тот пал мертвым к ногам св. Ионы. А полтораста лет перед этим церковь ставила в великую похвалу святому митроп. Петру, что он был «кроток в назидании, безгневен в обличении согрешающих». Феодосии Печерский плакал, когда кого-либо обличал... Кроме упомянутого чуда исцеления дочери Василия II в житии св.
Иона приводится еще одно чудо: одного человека, очень страдавшего от зубной боли, св. Иона крепко ударил по лицу. Очнувшись от удара, больной ощутил, что зуб его перестал болеть. А вот уже не чудеса, а отношение св. Ионы к подчиненным: епископа полоцкого он строго обличил за то, что тот в письме к нему – митрополиту осмелился назвать его братом.

За неисполнение распоряжения митрополита св. Иона заковал в оковы св. Пафнутия, игумена Боровского монастыря, и бросил в темницу.
Следующий за св. Ионой митрополит посадил в ледник под палатой одного архимандрита за то, что тот разрешил братии пить богоявленскую воду после трапезы, оправдываясь тем, что канун Крещения пришелся в воскресный день. С этих пор вообще жестокость наказаний в священническом звании не уступает светским. Митрополиты бьют палками-жезлами являющихся к ним подчиненных.

Даже знаменитого Никона – митрополита при Алексее Михайловиче – упрекали за жестокое обращение с подчиненными. При монастырях существуют тюрьмы, где заключенных для отягощения наказания морили дымом и другими тяжкими муками.

Впрочем, о жестокосердии и совершенной грубости среди духовенства нам нет нужды распространяться. Она докатилась до того времени, когда пороки общества стали обличаться в прессе, т. е. до 60-х годов XIX столетия. То, что изобразил Помяловский в своих очерках Бурсы, превосходит своей адской картинностью Дантовское путешествие в преисподнюю.

Некоторым, быть может, покажется преувеличенным свидетельство Помяловского. Но вот чистый жизненный факт, изображенный историком Сергеем Соловьевым в его записках (сообщено его сыном Влад. Соловьевым): «Духовное училище возбуждало во мне сильное отвращение (при Петровск. мон. в Москве) по страшной неопрятности, бедному сальному виду учеников и учителей, особенно по грубости, зверстве последних; помню, какое страшное впечатление произвел на меня поступок одного тамошнего учителя: один из учеников сделал вовсе незначительную шалость – учитель подошел, вырвал у него целый клок волос и положил их перед ним на столе».

В тех же записках историк правдиво, но наивно (ибо С. Соловьев как бы не подозревает ужасного смысла своих слов) говорит, что «нравы священнослужителей русской церкви стали смягчаться под влиянием западноевропейских просветительных идей, распространяемых русской прессой».

(Как известно, пресса 60-х годов XIX столетия была почти сплошь атеистическая)…
Но может ли проснуться совесть у людей, когда словом Божиим они оправдывают свои гнусности, боговдохновением именуют злодейства. Законодательный сборник с наказаниями, которым ужаснулись бы древние греки-язычники, обильно уснащают цитатами из книги, которая основана на призыве к всепрощению и нелицемерному братолюбию.

Вот какую неисцелимую рану нанесла церковная деятельность Юстиниана Великого (как ярко сказывается в этом эпитете антихристианство исторической науки, которая по преимуществу именно такого рода личностям присваивает именование– великий).

До Юстиниана (конечно, имя «Юстиниан» мы употребляем здесь скорее как понятие собирательное – в нем, как в фокусе, отобразилось то, что в тайне подготовлено духом антихристовым) мало кто сомневался, что христианин – это человек, духовно перерожденный; а кто еще не переродился, тому необходимо стяжать Духа Святого. После Юстиниана наступает формальное отношение к христианскому званию.

Точно установленный ритуал делает человека христианином. Церковь, как некое учреждение, а не как новый род людей на земле. Члены этого учреждения очень уверены в своих правах, но плохо сознают свои христианские сокровенные обязанности. Это в особенности характерно для начальствующих в государстве и церкви. Им мнится, что они Самим Богом вознесены на священные места – цари, как помазанники Божий, архиереи, как преемники Апостолов по рукоположению.

Но нет ничего более антихристианского, как эта уверенность в своих правах начальствующих в Христовом обществе. Весь смысл того, что писали великие учители церкви о священстве, кроется как раз в полном нечувствии своих прав и в чрезвычайно остром, мучительном сознании своей немощи. Они знали, что Христос заповедовал им умывать ноги ближним, а не владычествовать над ними. с. 262-267

Самое страшное в русской церкви имеет свою историю. Помимо внешней борьбы царства со священством, внутри церкви происходила борьба между святыми и духом антихристовым. И дух антихристов победил, согласно пророчеству «Откровения св. Иоанна»: «и дано было зверю вести войну со святыми и победить их».

Начало этой борьбы совпадает с распространением в московском народе домостроевских идей. Тогда и внутри церкви явился проповедник этих идей, т. е. материальности и свирепости. Материальность и корыстолюбие, как мы говорили в предыдущем очерке, стали развиваться у русских священнослужителей во время татарского ига вследствие больших жизненных преимуществ, дарованных ханами русским священникам.

Однако никому еще не приходило в голову превозносить материальную зажиточность и богатство, как некую священную необходимость для монашества и иерархии.
Учение об этом русской церкви совершенно ясно: оно провозглашается самими деяниями великих святых: Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского и др.

Эти святые не только не собирали никаких богатств, но запрещали монахам своих монастырей ходить за сбором пожертвований.

Проповедник нового учения в русской церкви Иосиф Волоцкий говорил на соборе 1503 года, где был поднят вопрос об отобрании у монастырей сел с крестьянами: «Если у монастырей сёл не будет (т. е. богатства), то как честному (почетному) и благородному (т. е. знатному) человеку постричься; а если не будет доброродных старцев, откуда взять людей на митрополию, в архиепископы, епископы и на другие церковные, властные места?

Итак, если не будет честных и благородных старцев, то и вера поколеблется».
Это целое новое миросозерцание для церкви. Рассмотрим, что оно заключает в себе. По мнению Иосифа, знатные и богатые люди не захотят постригаться в монастырях, если там нет достаточно материальных средств, чтобы им можно было жить так же роскошно, как в миру.

А если таких доброродных старцев среди монашества не будет, то нет возможности заместить властные места в церкви. Архиереев не будет, и вера поколеблется.

Здесь остается непонятным утверждение, почему в народе вера поколеблется, если не будет архиереев знатных и богатых родов. Эта мысль Иосифа тесно связана с его пониманием, как достигается твердость веры. Вера – это исповедание догматического учения церкви. Всякое малейшее отклонение (просто даже своя собственная мысль, не высказанная где-либо в книгах, принятых церковью [по тогдашним понятиям, книгами, принятыми церковью, разумелись все книги, написанные на церковные темы, существовавшие в то время.

Ибо если бы они были не верны, то были бы ранее уничтожены властью] есть отступление от веры, ее колебание. Чтобы не было колебания, необходимы церковные полицеймейстеры (в данном случае они называются архиереями), вооруженные всеми средствами принуждения, и прежде всего, конечно, своей готовностью действовать насилием (оттого и необходимы люди знатных родов, привыкших к начальствованию).

Если церковных мер (сюда относится и биение посохом) недостаточно, то необходимо обращаться за помощью к царю, который может предать их пыткам, тяжелому заключению и, наконец – казнить.
Эта стройность мысли, восходя далее, возвеличивает царя именно за его охрану церкви: «царь есть высший хранитель и покровитель церкви» – «отмститель Христу на еретика». Царь имеет право вполне начальственного отношения ко всем церковным утверждениям.

Государь является высшей инстанцией церкви, к которой должно прибегать во всех церковных и монастырских спорных делах. Суд государя самый высший, окончательный, безапелляционный: суд царя уже никем не осуждается.

Однако чистое самодержавие вовсе не входит в мысль Иосифа. Царь возвеличивается до тех пор, пока не знает снисхождения к еретикам (в понятие «еретик» входит и всякий мыслящий недостаточно книжно) и беспощадно их казнит. Несогласие царя со взглядом Иосифа на еретика называется, по мнению Иосифа, нерадением о благе церкви и становится величайшим преступлением государя. Это такое «государское прегрешение», за которое «Бог всю землю казнит».

Истинным украшением миросозерцания Иосифа являются следующие его мысли: «грешника или еретика руками убить или молитвою одно и то же»; «нельзя верить покаявшемуся еретику: необходимо одинаково немилосердно относиться к непокаявшимся и к покаявшимся». Когда Василий III после долгих упрашиваний его со стороны Иосифа посадил в тюрьму всех, подозреваемых в ереси до скончания живота их, «Иосиф воздал славу Богу Отцу и Сыну и Святому Духу»

[Иосиф был очень ревностный игумен в смысле исполнения всех уставных правил, основал свой монастырь, так как ему казалось, что везде много развращения. Наконец, он был и добр; кормил голодных, много благотворительствовал из средств монастыря. Но тут нужно твёрдо помнить, что и диавол, когда ему выгодно, благотворитель. Если бы Иосиф не имел никакого подобия добра, он бы не мог провести свои антихристовы идеи внутрь церкви Христовой].

Конечно, много глупого и жестокого – богопротивного – высказывается людьми и выдается ими за истину; церковь Христова призывает к покаянию лжеучителей; но если они не хотят каяться, – со скорбью проходит мимо, молится Богу о даровании разума впавшим в духовное слабоумие людям.

Если же богопротивное учение распространяется в народе как истина, церковь собирает собор и всегласно осуждает неправду.
В данное время церковь русская поступила наоборот. Собор 1490 года, хотя еще и не совсем по Иосифову отнесся к еретикам (не согласился предать их смертной казни), однако не оказал им милосердия: проклял и присудил к тяжелому заточению. На соборе было высказано мнение иного рода: «Не подобает нам судить никого, ни верного, ни неверного, но подобает молиться о них и в заточение не посылать». Это мнение принадлежало святому Нилу Сорскому и другим истинным христианам на соборе. Но добрый совет святого был отвергнут.

Злобу собора увенчал в Новгороде архиепископ Геннадий, к которому были посланы некоторые из еретиков (очевидно, новгородцев). Этот Геннадий уже давно требовал жестоких мер для отступников от веры, он ставил в пример восхищавшего его «шпанского короля», как он путем инквизиции свою землю очистил от еретиков.

Геннадий приказал встретить еретиков за 40 верст от города, посадить на коней лицом к хвосту в вывороченных тулупах, на головы надеть шлемы с мочальными кистями, соломенные венцы с надписью «Се есть сатанино воинство».
Владыка велел народу плевать на них и кричать: «Се хулители Христа». После этого на головах несчастных были зажжены берестовые шлемы. По известию Иосифа Волоцкого, они вскоре умерли, перед смертью лишившись рассудка («Богом наказаны»).

Так ужасно извращено было учение великих святых в церкви о необходимости большой любви при врачевании заблуждающихся душ, ибо только одна любовь может содействовать отпавшим людям вернуться ко Христу. Св. Иоанн Златоуст говорит: «Требуется много искусства (в любви), чтобы страждующие (вот как великий святой называет этих людей) убедились добровольно (вот единственное желание Христа!) подвергнуться врачеванию». Геннадий же, Иосиф и подобные им пастыри врачевание душ тщатся производить посредством злобы и ненависти.

И русская церковь их послушала – значит, презрела учение святых отцов. К чему это приводит, видим в жизни: новгородцы (страждущие) сошли с ума и вскоре умерли. В другом случае страждущие без любовного к ним отношения необычайно озлобляются, впадают в страшный фанатизм, сами начинают себя убивать – как было со старообрядцами при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, когда десятки тысяч старообрядцев сами себя сжигали.

Церковь русская после собора 1490 г. следовала по пути жестокосердия: на соборе 1503 года, по требованию Иосифа Волоцкого, не принимая во внимание покаяние еретиков, присудила их к жестоким казням. Несколько человек сожгли в клетке в Москве. Одному отрезали язык, отвезли в Новгород и там сожгли со многими другими подозреваемыми в ереси.
На соборе 1503 г. также восстали святые во главе с Нилом Сорским, чтобы свидетельствовать истину.

Они говорили, что не только противно учению церкви Христовой убивать заблуждающихся, подвергать их светским казням и заточению, но и проклинать их нельзя. Конечно, не свое говорили они на соборе, а то, что Дух Святой всегда учил в церкви. У Иоанна Златоуста в первом томе его творений есть слово, называемое «Слово о том, что не должно проклинать ни живых ни мертвых».

В этом слове читаем: «Св. отцы (соборов) отлучали и отвергали ереси, но никого из еретиков не подвергали проклятию».

И далее св. Иоанн Златоуст, цитируя св. Игнатия Богоносца, говорит: «Если ты осмеливаешься предавать анафеме кого-либо, то поступаешь вопреки (цели) смерти Господней и предупреждаешь суд Царя». И далее: «Предающие человека церковной анафеме подвергают себя совершенной погибели, присваивая себе достоинство Сына Божия. Ибо анафема совершенно отлучает от Христа».

Имея такое верное свидетельство о значении анафемы в церкви, как назвать соборы, на которых кого-либо подвергают проклятию? Конечно, разбойничьими, и членов собора, стоящих за предание анафеме, – «лютыми волками». В церкви Христовой необходимо точное знание, где истинные пастыри и где лжепастыри, ввергающие Церковь в грех.

До новой проповеди Иосифа русская церковь не только не применяла жестоких мер, но, напротив, всячески смягчала жестокосердие светской власти. Летописцы времен Иосифа и после него стараются скрыть эту прежнюю доброту церкви, ибо они подпали злому влиянию лжесвятого; часто они толкуют деятельность прежних пастырей в своем духе, иногда вставляют фразы в их творения, искажающие истинный смысл писания. Вообще, церковная письменность сосредоточивается в Волоцком монастыре, где его родоначальник служит образом дел: известно, например, что митрополит Фотий (умер в 1436 году) в начале XV века дважды обращался к псковичам с просьбой не общаться с еретиками, однако, когда в Пскове стали убивать еретиков, он написал гражданам, что убивать людей грех.

В XV веке стригольники появились опять. «Ересь» этих новых стригольников заключалась в том, что они обличали нечестивых священнослужителей. Неудивительно, что новгородский архиеп. Геннадий так ненавидел еретиков: скоро раскрылось его преступление – мздоимство при постановлении священников. Геннадий был отстранен от управления высшей церковной властью.

Что церковь русская в конце XV века была еще не вполне духовно ослаблена, свидетельствует продолжительная борьба Иосифа с самим великим князем Иваном III, который сомневался в возможности казнить кого-либо по обвинению в ереси.

Только в конце жизни, как правильно предполагает исследователь княжения Ивана III, великий князь под влиянием страха перед загробной жизнью (а Иосиф был замечательный мастер внушать такой страх – вообще, от него усвоено русскими священнослужителями запугивание христиан вечными муками), Иван III стал склоняться, чтобы исполнить навязчивую просьбу Иосифа.

Несколько свиданий по этому поводу великого князя с Иосифом Волоцким необычайно показательны. Вот разговоры князя с Иосифом: «Прости меня, отче, как митрополит меня простил. Я знал про новгородских еретиков», – говорил Иван III Иосифу.– «Государь, если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то и прежних Бог тебе простит».

На этом свидание прерывается. Страх Ивана III, что он знал о еретиках, усугублялся тем, что он сам этих еретиков вызвал из Новгорода и приблизил к себе. Конечно, менее всего Ивана III можно подозревать в сочувствии жидовствующим – здесь только обнаруживается, что к еретикам жидовствующим Иосиф и его присные для своего удобства причисляли не по церковному трафарету (не книжно) мыслящих и, в особенности, критикующих злоупотребления священного клира.

Этой критике и сочувствовал Иван III – оттого и призвал к себе из Новгорода «еретиков». Его внук Иван IV на стоглавом соборе уже открыто обличал священнослужителей во многих злоупотреблениях.

После описанного свидания через несколько времени Иван III опять призвал Иосифа и опять стал ему говорить: «Митрополит простил мне». – «Государь, в этом прощении нет тебе пользы, если ты на словах просишь прощения, а делом не ревнуешь о православной вере». –

«Этому быть пригоже, – сказал князь, – а я знал про их ересь». После данного обещания Иван долго ничего не делал и снова, призвавши Иосифа обедать, спросил: «Как писано: нет ли греха еретиков казнить?» Иосиф сказал, что у Апостола Павла в послании к евреям сказано: «Кто отвергнется Моисеева закона, тот при двух свидетелях умрет». Кольми паче тот, кто попирает Сына Божия и укоряет благодать Святого Духа.– Интересно, как Иван III воспринял это антихристово толкование Писаний Апостола любви? Иван замолчал, говорит летописец, и не велел Иосифу более говорить об этом.

Иосиф старался воздействовать на Ивана через его духовника: «Я много раз, – писал к нему Иосиф, – бил челом государю, чтобы послал по городам искать еретиков. Великий князь говорил: пошлю, сейчас пошлю! Но вот уже много времени прошло, а он не посылает». Иосиф представлял в этом письме много примеров из византийской истории, когда православные императоры мучили и убивали еретиков, и убеждал духовника князя доказывать великому князю, что нет греха мучить их.

Иосиф победил Ивана III в 1503 году, когда был созван великим князем собор, на котором еретики были присуждены к сожжению и разным мукам. Впрочем, Иосифов дух в деле еретиков восторжествовал только при династии Романовых. При последних Рюриковичах ему было еще очень тесно.

Так, Василия III Иосифу долго пришлось умолять о преследовании еретиков. И только много времени спустя Василий подверг указанных Иосифом лиц пожизненному заключению. Царствование же Ивана IV и сына его Феодора обошлось без жестоких мер против еретиков. Об этом свидетельствует дело Башкина, о котором мы говорили.

На стоглавом соборе Иван IV обличал злоупотребления священнослужителей (особенно корыстолюбие иерархов – собственников больших земель) и многие другие непорядки в церкви. Но его речи совершенно не касаются борьбы с какими-либо ересями и нет одобрения жестокостей с еретиками. Однако другая мысль Иосифа о великом, первенствующем значении царя в церкви послужила основанием вовлечь иерархов в борьбу царей с их политическими врагами.

Некоторое время иерархи, верные святости древних русских иерархов, вели непосильную и потому мученическую борьбу с посягательствами царей втянуть их в политическое нечестие. Таков был м. Варлаам.
Василий III в начале двадцатых годов XVI века предложил митрополиту подписать крестоцеловальную грамоту Василию Шемячичу, что ему не будет по приезде в Москву никакого насилия. М. Варлаам, удостоверившись от Василия III, что Шемячич будет непременно арестован по приезде в Москву, отказался подписать эту лживую грамоту. Тогда вел. кн. Василий принудил митрополита уйти в Симонов монастырь, а оттуда сослал его в дальнюю обитель. После этого Василий самолично без собора епископов назначил митрополитом игумена Иосифо-Волоколамского монастыря Даниила (преемника и лучшего ученика Иосифа Волоцкого).

Митрополит Даниил подписал грамоту, и Василий Шемячич приехал и был заключен в тюрьму. Рассуждение м. Даниила здесь было таково: Шемячич – враг великого князя (хотя это и не было доказано: он только подозревался во враждебности), враг князя –враг государства и церкви.

Значит, для блага церкви и государства его следует уничтожить. И м. Даниил говорил, что помощью святых ему и князю удалось изловить врага. Что святая русская церковь видела грех митрополита и Василия III, засвидетельствовал Троицкий игумен Порфирий, «муж обычаев простых и в пустыне воспитан».

В первый же после ареста Шемячича приезд князя в Лавру Порфирий стал торжественно и смело ходатайствовать за гонимого князя. Князь Василий III оскорбился ходатайством Порфирия. Но благочестивый и неустрашимый старец сказал на это великому князю: «Если ты приехал в храм Пресвятые Троицы с тем, чтобы испросить себе прощения грехов, то будь наперед сам милосерд к гонимым без правды». Вскоре после того Порфирий сложил с себя сан игумена и удалился на Белоозеро, а оттуда был взят и посажен в темницу.

Второе знаменитое дело митр. Даниила было разрешение развода вел. кн. Василия с первой женой Соломонией и ее насильственное пострижение и разрешение на брак с Еленой Глинской, между тем как все патриархи, к которым обращался Василий III, запретили этот развод.

И здесь оправданием м. Даниила была польза государству и церкви, ибо Василий хотел родить сына – наследника престола. Митрополит Даниил начинает собой новый род русских иерархов, которые не только не борются с царской неправдой, но стараются угодить самодержцу, не останавливаясь перед совершением неправды. Однако тогда были и другие иерархи. Вначале выступление истинных пастырей церкви было гласно и торжественно, но скоро это прекращается, ибо цари не внемлют голосу истинной церкви Христовой.

И вот при Иване IV несколько митрополитов молча оставили кафедру, не желая участвовать с царем в злом правлении. И, как последнее выступление святых перед царем, просияло мученичество св. митр. Филиппа.

Вместе с митр. Филиппом уходит от русских царей знаменование правды священнослужителями. Отныне при царях пребывают люди, если не явные нечестивцы, то такие, в уме которых постоянно смешиваются языческие понятия самодержавного правительства с истинами церкви Христовой. Для удобства вместо слова «Христова церковь» постоянно произносится слово «православие». Православие и русское государство, государство и православие – становятся понятиями почти нераздельными. Это очень удобно, ибо в понятие «православие» можно втиснуть какое угодно содержание.

Надо сказать, что и теперь еще принято в церковных кругах довольно часто подменять слово «церковь Христова» словом «православие». Это, конечно, хотя и бессознательная, но ошибка; незаметное для себя желание безответственности. Само произнесение слова «церковь Христова» совестит людей, ибо имя Христа – Свет – обличает человека, между тем как православие (понятие, имеющее ограниченное содержание: отличие от католичества и только) давно уже замутнено грехом превозношения: мы, православные, самые верные (не исповедание, а именно превозношение).

Одно из характернейших различий новых иерархов от древних – отношение к преступникам. Наши иерархи до Даниила не только ходатайствовали, но иногда и укрывали преступников, подобно священникам первых времен христианства греческой империи (закон Феодосия Вел., что священники и монахи не должны укрывать скрывающихся от суда, взамен дано право убежища: а у нас отношение Феодосия Печ. к преступникам! (см. Солнце Русской земли). Новый род епископов не только был не способен укрыть, не только не хотел просить за них, но, напротив, иногда доносил правительству и рекомендовал жестокие меры.

Церковь русская являет нам поучительнейшую видимость того состояния, в которое впадает поместная церковь, впитав в себя дух антихристов. Когда церковный собор утверждает своим постановлением нечто, противоречащее Христовой истине, церковь совершает грех. Если последующие соборы не каются в этих грехах, как покаялась, например, греческая церковь, признав разбойничьим собор, на котором осужден был св. Иоанн Златоуст, то яд сотворенного греха проникает в тело этой поместной церкви и разлагает его.

Вот грехи, которые совершила русская церковь и в которых до нашего времени она не покаялась. Собор 1503 года одобрил казни еретиков. Собор 1667 года опять одобрил казни. Затем признал, что русский царь имеет высшую власть в церкви. Этот собор предал проклятию еретиков в выражениях, превосходящих даже земное время и посягающих на суд за гробом. Приводим решение собора: «аще от мирского чина отлучаем и чужда сотворяем от Отца и Сына и Святого Духа и проклятию и анафеме, предаем. Аще же кто не вразумится и не возвратится в правду покаянием и пребудет в упрямстве своем до скончания своего: да будет и по смерти отлучен и непрощен (значит, запрещение Богу помиловать грешника!) и часть его и душа его с Иудой-предателем и с распеншими Христа жидовы и со Арием и с прочими, проклятыми еретиками; железо, камень и древеса да разрушатся и растлятся, а той да будет не разрешен и не разрушен и яко тимпан во веки веков».

Этот собор определил, где следует пребывать душам после смерти. Здесь проявилось не только кощунственное нарушение свободы Божьего Суда, но явлена и совершенная темнота духовного сознания. Откуда известно собору, в каком состоянии находятся распявшие Христа «жидовы»?

Следует вспомнить слово Ап. Петра: «впрочем, я знаю, братия, что вы, как и ваши начальники, сделали сие (убили начальника жизни Христа) по неведению» (Деян.3:17). Если по неведению, то вполне возможно и загробное прощение. Затем, почему собор знает, что Иуда и Арий находятся в одном и том же месте за гробом? Бог за гробом определяет место каждому свое (у Моего Отца обителей много), где пребывать душе до Страшного Суда. Какое место, Бог никому не открывает.

Никаких откровений об этом не бывает людям, живущим на земле (это наиболее хранимая Богом тайна). Сказки, вроде поэмы Данте «Ад», конечно, нимало не раскрывают правды. Известное видение св. Феодоры, – хождение души по мытарствам – не есть видение загробного мира, а только временного состояния людей согрешивших. Например, это видение скорее говорит о некотором движении души – как бы ее постепенном очищении, а отнюдь не о ее навсегда определенном состоянии.

Итак, собор 1667 г. вносит в церковное сознание различные новые понятия, противоречащие святоотеческим. Так как собор до сих пор не признан разбойничьим, он способствовал извращению в церкви многих и важных истин. Напрасно думать, что, не признав разбойничьим этот собор и не покаявшись в этом, церковь легко может обходить его постановления. Яд антихристов тонок и действие его в высшей степени скрыто от внимания членов церкви. Церковь земная небезгрешна (может совсем запутаться в грехах, подобно Лаодикийской (Откр. 3 гл.) – эту истину необходимо помнить.

Наконец, русская церковь канонизировала Иосифа Волоцкого. Что значит канонизация члена церкви? Это значит, что всё его учение и его жизнь – всё, в чем он не покаялся – являются для данной поместной церкви правдой.

Следовательно, всё, что мы изобразили, – слова и деяния Иосифа, все его извращения Христовой истины – церковь русская признала за правду, для себя обязательную. Конечно, верные сыны церкви с помощью Божией видят ложь и ей не следуют. Но как мы сейчас сказали, антихристова ложь, введенная в церковь совершенно незаметно, извращает понятия и творит такие положения в жизни церкви, которые, почитаясь правдой, основаны на лжи.

Итак, пусть действительность церковная говорит сама за себя. В начале шестнадцатого века еретиков жгли, во второй половине этого века, как мы показали при Иване IV, не казнили. В XVII веке опять начинают жечь раскольников.

И вот замечательно, мы видели, что человек, гораздо более жестокий, чем царь Алексей Михайлович, великий князь Иоанн III долгое время сомневался и не решался казнить еретиков, между тем добрейший Алексей Михайлович даже не находит никаких возражений. И он, и его дочь Софья, не злая и умная, как правительница, соглашаются с легким сердцем убивать еретиков. Значит, в самой церкви очень ослабело главное ее свойство, чем она отличается от всех других обществ на земле, – любовь. Ин.13:35 – «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».

Понятие о любви, о ее действии в церкви Христовой, совершенно извращается у священнослужителей последних столетий. Ап. Павел говорил, что «к слабейшему в церкви – наибольшее попечение». Кто наиболее слабый? Конечно, грешник. «Я грешных пришел спасти», – говорил Господь. Ап. Павел, обличая коринфян, в то же время неизъяснимой любовью, переполнявшей его послание к ним, вызвал у коринфян великое покаяние. Только любовью к согрешившему брату можно вызвать его покаяние – сердечным попечением, дружеской снисходительностью и горячей молитвой о нем.

Понятно, что великие отцы церкви (как мы приводили слово св. Иоанна Златоуста, Игнатия Богоносца), и, конечно, все верные свидетели Христовы, удерживали неразумных иерархов от проклятия и анафемы, ибо отлучение от церкви есть отлучение от любви братии, отлучение от общей молитвы за брата. Значит, поставление его в такое духовное состояние, что в своем ужасном одиночестве он никогда не будет в состоянии покаяться, а, напротив, все более и более будет ожесточаться, озлобляться на всех и на всё.

Если есть еще хотя тень оправдания у священнослужителей в отлучении от церкви еретиков, то что, кроме явно выраженного сатанинства, есть у тех, которые предают анафеме, проклинают так называемых врагов государства. Вместо того, чтобы сугубо, всецерковно непрестанно молиться за них, они внушают всем ненависть к ним. Духовно их истязуя (ибо ненависть и есть духовное истязание) и благословляя правителей истязать их телесно, они возглашают: это до тех пор, пока они не покаются. Но мы уже сказали: без любви люди не могут покаяться – значит, здесь происходит суд и осуждение без Христа от тех, которые поставлены блюсти любовь в церкви.

Свидетельством всего сказанного нами являются не только факты всем известные, но и нечто до сих пор еще не освещенное, как бы скрывающееся от внимания церковного общества, тайное – о котором никто не говорит, а если увидел и понял, то боится об этом и думать.

Начнем с фактов. Анафема по приказанию светского правительства: «по царскому повелению патриарх Иосиф с освященным собором, на первой неделе великого поста 1670 года предал анафеме вора и богоотступника и обругателя святой церкви Стеньку Разина со всеми его единомышленниками».– «В соборной Троицкой церкви (в Глухове) 1708 г. после литургии и соборного молебна, совершен был обряд проклятия Мазепы, сочиненный, вероятно, Петром Великим. Священнослужители пропели над портретом Мазепы, украшенным орденом Андрея Первозванного, трижды анафему его имени.

По совершении проклятия, палач потащил портрет по улице на веревке я повесил на виселице».
Но еще более, чем эти факты, говорят о тяжкой болезни русской поместной церкви странности (назовем это странностью) очень высоких по своему благочестию, имеющих несомненно некоторые духовные дары священнослужителей.

Чтимый народом священник отец Иоанн Кронштадтский часто говорил, что русскую интеллигенцию мало преследуют за антигосударственную деятельность, а революционеров мало казнят. Своей постоянно выражаемой ненавистью к Льву Толстому, вместо молитвенного добросердечия, он, конечно, делал Льва Толстого еще более непримиримым к Христовой церкви.

Высокий богослов епископ Феофан (Затворник) в письмах говорил: нужно ловить революционеров и вешать, вешать беспощадно. Если мы обратимся к проповедям и богословским произведениям русских ученых в священнических рясах, мы услышим и прочитаем целые вопли ненависти к атеистам и к другим заблуждающимся членам церкви – к «страждущим» (по выражению св. Иоанна Златоуста) братьям. Этим в народе они вызывают не любовь к братьям, а злобу.

Предложим русской властвующей иерархии самый простой, вполне соответствующий духу святой апостольской церкви Христовой, вопрос: если она решила всенародно отлучить от церкви Льва Толстого, то почему она не прибегла сначала к великому делу христианской церкви – наложению всенародного поста и молитвы за брата? Веря в милость Христа, она должна была бы это сделать, но вследствие неверия даже помыслить об этом не была в состоянии.

Всё сказанное говорит о духовной опасности для русского иерархического священства. Надевая рясу священническую, вновь посвященный находится под угрозой (кроме тех, кто по особому Божьему соизволению получает неомраченное духовное зрение, как св. Серафим Саровский и др.) болезни духа.

Великолепную характеристику положению вещей, сложившемуся окончательно к XIX веку, дает историк Сергей Соловьев, сам сын священника. «Бедное, материально зависимое с односторонним, устарелым образованием [Каким образом христианское учение (образование) может быть устарелым, оно может быть извращенным или не духовным, а не устарелым] и особым семинарским языком, духовенство превратилось в сословие низшее, отчужденное от так называемого «хорошего общества». Бедственное состояние русского духовенства увеличилось еще более разделением его на белое и черное – на черное, господствующее, и белое – подчиненное.

Явление, только дозволенное в древней церкви, превратилось а обыкновение, наконец, в закон, по которому высшее духовенство непременно должно быть из монахов».

«Кто-нибудь хорошо учится в семинарии – ближайшее начальство начинает поставлять ему на вид, что ему выгоднее постричься в монахи и достигнуть высокого сана, чем быть простым священнослужителем; с этой целью, а не по внутренним нравственным побуждениям (переводя на язык святоотеческий: без мановения Духа Святого.

– Замечание автора книги) постригается в монахи, становится архимандритом, ректором семинарии или академии и т. д. Светские начальники всё еще имеют более широкое образование, всё еще боятся какого-то общественного мнения, всё еще находят ограничение в разных связях и отношениях общественных; тогда как высшее духовное лицо в своем замкнутом кругу, где остается, не встречает ни малейшего ограничения, оттуда не раздается никакой голос, вопиющий о справедливости, о защите [Тут невольно вспоминается знаменитое восклицание доктора Гааза м. Филарету: владыка, вы забыли Христа].

Ставший монахом без нравственного побуждения, получивший воспитание в семинарии, где жестокость и деспотизм в обращении учителей и начальников – с учениками были тогда доведены до крайности и где главная добродетель была поклонение перед начальством– такой человек, ставший, наконец, повелителем из раба, не знал меры своей власти. Те ученые монахи, которые подпадали человеческим слабостям, были, вообще говоря, лучше: они были мягче относительно других, относительно подчиненных. Гораздо хуже были те, которые воздерживали себя, надевали личину святости. В них развивалось необузданное честолюбие, зависть, страшное высокомерие, требование бесполезного рабства и унижения от подчиненных, ничем не сдерживаемая запальчивость относительно последних».

Как известно, в XIX веке великую славу стяжал себе московский митрополит Филарет. Нет числа различным писаниям о нем. Нет похвал, которые бы ему не расточались: «высокий облик иерарха», «мудрый святитель» и пр. Он является как бы идеалом священнослужителей. Вот воспоминание о нем бывших семинаристов – академика Гилярова-Платонова и известного педагога Ф. Гилярова. Изображается экзамен в Московской семинарии, где постоянно присутствовал митрополит Филарет.

«На экзамене мудрый архипастырь и сам часто давал объяснения, всегда отличавшиеся глубиной и силой, они устно разносились по учено-богословской среде московского духовенства. Такие возражения Филарета по богословской науке считались перлами. Зала набита до духоты, масса московского духовенства, ждут. Ректор и инспектор в ожидании владыки успокаивают волнующихся воспитанников, которым выпало на долю отвечать в присутствии митрополита.

«Ну чего вы боитесь? Будьте смелее, чего бояться– ведь он наш отец»,– так ректор успокаивает своих питомцев, держа конспект, который в руках у него ходуном ходит. Долго ждут в томительном тоскливом ожидании. Но вот зазвонили. Митрополит приехал – всё замерло, оцепенелая жизнь обнаруживается только в учащенном биении пульса и колыхании непослушного сердца».

«Митрополита высаживают из кареты и ведут, почти несут по лестнице. Филарет садится. Что это? Важный и величественный, недоступный для нас, смертных, ректор склоняет колени и кладет перед митрополитом земной поклон, не фальсифицированный какой-либо, а истовый, стоя на обоих коленях и прикасаясь клобуком к полу». «Экзамен начинается, но вдруг всё стихло и замерло, едва слышится слабый голос. Митрополит делает возражение. Ученик отвечает иногда удачно – иногда нет; тут наступает страшная минута для ректора. «Ты что скажешь?» – доносится слабый голос.

Ректор отвечает, конечно, большею частью удовлетворительно, так как он сам долго приготовлялся к страшной минуте. Но иногда на неудачное объяснение ректора доносится слабый, но металлический – холодный голос: «дурак». «Ты» – это всегда обращение к черному и белому духовенству. К светским обращение на «вы».

Еще характерная отметка: Гиляров отвечал по математике и, говорит он: «как сейчас вижу, холодные, устремленные на меня глаза престарелого владыки». Все, кто не был еще малолетним ребенком до прихода в Россию нового строя, конечно, помнят и знают, что холод и страх были характернейшими качествами архиерейского сана.

Архиерей как бы по молчаливому соглашению всех был самый почетный сановник города – это была ходячая эмблема почёта, а не живое лицо. По какому-то, всеми исповедуемому архиерейскому этикету, считалось в высшей степени неприличным епископу так или иначе обнаруживать себя в живых отношениях к людям.

В храме он был окружен сложнейшим церемониалом. Архиерею было неприлично ходить пешком, он непременно ездил в карете и через стекло окна благословлял встречных. И всюду, где бы ни появлялся этот, первый по почету, сановник, вокруг него создавалась холодная атмосфера всеобщего отчуждения и страха, как перед языческим божком.

Автор этой книги сохранил одно воспоминание детства– оно неизъяснимой силой запечатлено в его памяти. «При переходе из приготовительного класса в первый (десяти лет отроду) на торжественном акте гимназии, мне был вручен похвальный лист за успехи. В первом ряду в креслах сидели первые лица города– губернатор, архиерей и др..

Награды передавались директором по очереди высоким лицам, а они вручали их подходившим для этого воспитанникам. Мой лист оказался в руках архиерея. Когда он передавал его, мне показалось, что он хочет меня поцеловать и я навстречу протянул губы. Епископ со страхом (полное нарушение этикета) откинулся в глубину кресла, я повернулся уходить, но губернатор, удерживая меня, сказал:

Вы забыли поцеловать руку, у владыки. На другой день в классе наш помощник классного наставника говорил, смеясь: «Иванов вчера хотел поцеловать архиерея». То, что десятилетний мальчик хотел поцеловать епископа, казалось смешным. «Лобзайте друг друга лобзанием святым» (ап. Павел). Когда Апостолы приходили в общину, наступало счастье, радость, горела любовь. «Я не хочу писать вам пером, а хочу говорить устами к устам (т. е. видеться), чтобы радость ваша была совершенной» (ап. Иоанн). Когда в народе появлялись Феодосии Печерский, Франциск Ассизский, Серафим Саровский, все сияли от радости и любви.

Отчего же архиереи стали столь несчастными, что только страх и холод сопутствуют их появлению? Ин.13:35 – «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». Эту величайшую истину, проповеданную Христом на Тайной вечери, забыли многие великие богословы последних столетий.

Они являются большими мастерами всякого утончения и углубления догматической истины, но не знают любви. Вот, например, какую превосходную характеристику дает проф. Голубинский (История церкви) родоначальнику таких богословов в русской церкви - митрополиту Даниилу, о котором говорилось выше: «Вообще как деятеля и как нравственное лицо мы знаем, м. Даниила только с худых и совсем отталкивающих сторон, но в области письменного пастырского учения он занимает в ряду наших митрополитов не только одно из видных мест, но и место совершенно выдающееся, исключительное, решительно и необыкновенно возвышаясь над всеми прочими нашими митрополитами». Стр. 520-523

Репортаж Вадима Кондакова "Русский самосуд".