(продолжение) Ну возьми, просмотри плёнки – сам всё поймёшь… Нельзя меня свободы лишать за то, что я хотел запечатлеть красоту твоей родины… И в конце концов он мне поверил… Я почувствовал, что его сердце открылось…
В конце концов он мне сказал: "Я верю тебе, я вижу, что ты и впрямь – честный человек, и лично я готов отпустить тебя прямо сейчас на все четыре стороны, но информация о твоём задержании уже ушла в центр – в Мешхед, и теперь я обязан отконвоировать тебя туда.
Там с тобой будут разбираться представители вышестоящих инстанций. И я не могу тебя отпустить – это слишком дорого мне обойдётся. Я просмотрел твои плёнки, да, на них и правда – природа.
Но там есть и три военных объекта…" Я начинаю вспоминать – какие там могут быть объекты… Был эпизод – мы проезжали вплотную к зоне боевых действий между Ираном и Афганистаном…
Бомбы, взрывы, стрельба, пушки, ракеты… Мне демон тогда нашептывал: "Сними, Голтис, смотри, какие кадры…" Но я не повёлся. И правильно сделал. Потому как если бы снял – тогда бы уж точно от развоплощения меня бы ничто не спасло…
Дальше вспоминаю – и не могу вспомнить. Не снимал я никаких объектов – ни военных, ни невоенных. Может, думаю, они сами уже навписывали в мой материал какие-то объекты, чтобы мне было не отвертеться?..
А он говорит: "Вот, кусочек железной дороги, высоковольтные провода и высоковольтный столб." "Тю, – говорю, – так это ж разве объекты? Не объекты никакие это вовсе, а просто при панорамировании по краю кадра попали детали пейзажа такие вот антропогенные…"
А он и объясняет, что в условиях военного времени – а у них в стране всё время, какое есть – всегда военное – любой хозяйственный объект становится военным… В особенности – антропогенный…
Но всё равно, говорит, отпустил бы меня, только теперь уже не может – приказ есть приказ… Тем более – в условиях военного времени…
"Единственное, что я могу сделать для тебя, – попробовать договориться, чтобы не очень сильно пытали и смерть тебе выбрали бы полегче, и побыстрее…" – вот что он сказал.
И тут я понял, что до этого момента не представлял себе, насколько серьёзно попал… О тюремных сроках речи вообще не было.
Максимум, на что я мог рассчитывать – это не самые страшные пытки при допросах и не самый мучительный из двенадцати применявшихся в то время в Иране вариантов смертной казни…
Вот так… И в этом он обещал по мере возможности посодействовать. Хотя гарантий дать никаких не мог… Так прямо и объяснил. Мне сделалось по-настоящему страшно…
Я сказал ему: "Спасибо, брат." А что ещё я мог ему сказать? Когда меня вывели за ворота, следователь разрешил мне попрощаться с друзьями и передать родственникам прощальные слова… Дал пятнадцать минут.
Я видел, что ему не по себе – он явно совершенно искренне сожалел о том, как вот всё вышло глупо и нелепо…За те три часа, в течение которых меня допрашивали, мои друзья успели пообщаться с местными военными, и уже знали, что участь моя предрешена.
Никаких других вариантов, кроме смертной казни в данном раскладе быть не могло… Это им объяснили однозначно и вполне доходчиво, несмотря на языковый барьер…
Подошёл я к парням, иранцы поодаль стоят – не мешают типа… А парни говорят: "Голтис, мы знаем, что ты сейчас нам ответишь, но нам пофиг, мы за тебя уже всё решили.
И ты либо нам помогаешь, либо – гнида ты казематная, и вообще – враг по жизни… Значит, так: конвой сейчас быстро вырубаем – всех и быстро, прыгаем в джип – и в Сиракс по прямой дороге. Отсюда до Сиракса – рукой подать… Туркмены – это уже наши…"
Я вижу, что они и впрямь решились. Хотя понимают, что шанс из тысячи – в лучшем случае один. Иранцев много, мы стоим у ворот части, все они вооружены, чуть что не так – набежит куча народу с автоматами… Изрешетят в момент…
А ребятам сказали, что к ним претензий нет никаких, и что они могут ехать дальше. Но они решили воевать… "На одной машине уедем, – говорят, – а две бросим. Потом денег заработаем – отдадим, сейчас важно только одно – тебя от смерти спасти."
Я говорю им, что шанс – один из тысячи, что бред это, абсурдная затея… Они говорят: "Мы так и думали… Но только если ты нам не поможешь, спецназовец сраный, мы даже тот эфемерный шанс, который есть, упустим."
И я вижу, что нет выхода – надо самому их срочно вырубить, пока они не начали конвой крушить… А они уже направились было к автоматчикам иранским…Я не дал парням начать действовать – стал бить, между нами завязалась драка, подбежали иранцы, на мне наручники защелкнули, повязку на глаза надели…
Ребята говорят: "Голтис, ну что же ты наделал?! От последнего шанса отказался… Ну, перестреляли бы они нас – так ведь всех вместе… Короче, спасибо тебе за то, что ты до конца остаёшься самим собой, мы тебя любим."
Я отвечаю, что это я их должен благодарить и что никогда не забуду их готовность отдать за меня жизнь… И на прощание ребята сказали, что будут ждать в гостинице в Сираксе – до тех пор, пока я не появлюсь живой, либо до тех пор, пока им не выдадут моё тело…
Потом меня увезли – на моём же джипе… В машине нас было трое: за рулем – следователь, его звали Ашхед, рядом с ним – я с завязанными глазами и в наручниках, сзади – конвоир с автоматом…
Ашхед сказал, что ехать нужно очень быстро. Если бы нам удалось добраться до Мешхеда раньше полуночи, он бы договорился с дежурным следователем, которому предстояло меня допрашивать.
Тогда тот меня бы не пытал, а результаты дознания сформулировал бы так, чтобы меня "не слишком сильно больно зарезали…"
Потому что до полуночи как раз дежурил друг Ашхеда. Если же мы не успевали до пересменки, мне предстояло пройти все круги ада по полной программе…
Глаза у меня были завязаны, но я чувствовал, что он гонит машину так быстро, как только может на горной дороге.
Пока ехали – разговорились. О жизни, о женщинах. Меня удивляло их отношение к женщине. Складывалось такое впечатление, что они считают женщин неполноценными существами. Чем-то вроде домашних животных…
Скажем, едет семейство на машине. Мужик – за рулем, рядом место свободное, все жёны с кучей детей – на заднем сидении, жара – сорок градусов… Ну, мужику нужна свобода и свежий воздух – а бабы пусть дышат чем умеют и как могут – это их проблемы…
Я рассказал ему, что у нас в Украине к женщине отношение совсем другое – трепетное, нежное и уважительное… Джентльменское, скажем прямо…
Ещё бы – у нас ведь тётка – глава семьи… Фактически… Попробуй относись к ней иначе… И что – так всю дорогу о женщинах и проговорили?..
Нет, я вообще ему об Украине порассказывал… В итоге мы с ним даже подружились. И когда подъехали к перевалу, он говорит: " Голтис, ты – северный человек, у тебя есть практика вождения по льду, по снегу, давай я сниму с тебя наручники, и ты сядешь за руль, чтобы мы время не теряли…"
Он снял с моих глаз повязку, наручники с меня снял, я сел за руль. Рулю – и думаю… Неужели это Господь даёт мне шанс? Я – за рулём, рядом сидит следователь – бдительность потерял совсем, сзади – автоматчик – тоже расслабился. Руль вправо – машина в пропасть, я – выпрыгиваю на дорогу.
А дальше всё очень просто – до границы всего ничего, за ночь добегу, день пересижу – маскироваться на местности мне не впервой – фиг найдут… Ну, а на следующую ночь перейду туркменскую границу – и всё… И потерь – всего
одна машина. А шансов на успех – процентов девяносто.
Ситуация – почти учебная… Но чувствую – что-то здесь не то… Сердце как-то не на месте… Убить двух ни в чём не повинных людей, которые просто исполняют свой долг…
К тому же один из них ради облегчения моей участи осознанно пошёл на грубейшее нарушение должностных инструкций…
Он мне верит, а я его – бац – и в пропасть… Нехорошо получается, не по-сердечному… И я понимаю, что это тот самый демон, который меня в моём вещем сне доставал, явился теперь и меня искушает…
Короче, отбросил я коварные мысли, еду дальше… Тут другая мысль в мозг вползает. Глупость какая! Зачем же их убивать, действительно? Смотри – следователь под правой рукой…
Резкий тормоз – его бросает вперед – ребром ладони по шее сзади – автоматчик тоже головой вперёд в спинку переднего сиденья ткнётся – его обратным ударом по макушке – они даже сообразить не успеют, что случилось…
Пока очухаются – связать, на обочине аккуратненько уложить… А на машине уже сегодня можно до границы доехать и на ту сторону перебраться. Никаких проблем…
Все живы и даже относительно здоровы. Ну, головы поболят некоторое время – без смещения шейных позвонков и сотрясения мозга вряд ли обойдётся…
Ну, выгонят со службы, может ещё какие неприятности будут, но на свою душу грех убиения невинных я при таком раскладе не беру…
Бить буду аккуратно, вполсилы… Или даже в четверть – им хватит… И шанс – почти на сто процентов реальный… Мы едем, Ашхед что-то говорит, вопросы какие-то задаёт, а я лихорадочно думаю – что делать?..
Нам по перевалу ехать ещё примерно полчаса… Нужно решаться… Но как-то неправильно это – по голове человека бить, который сердцем тебе открылся… Нет, думаю, не буду…
Изыди, сатана… И точно – отступился демон, и второе искушение растаяло…Тут возникает третий вариант. Да, бить людей нехорошо… Но вот смотри, поставь себя на его место. Если бы ты поверил человеку, который не шпион, и он бы просто попросил тебя отпустить его подобру-поздорову – что бы ты сделал?..
Если бы он к тебе обратился, ну, например, как-то вот так: "Голтис, ты же знаешь – я не шпион, ты хочешь облегчить мою участь, сделать так, чтобы меня не сильно слишком больно зарезали – так лучше сделай так, чтобы меня вообще не убивали. Подари мне жизнь – просто отпусти меня…"
Что, если бы он вот так вот прямо и сказал? А ты бы точно знал, что он ни в чём не виноват, что не шпион он вовсе никакой?.. Ты бы отпустил?
Сейчас – понятно, сейчас ты сам по себе, а не сейчас – давно, тогда, когда ты служил в… сам знаешь, где ты служил… тогда – что бы ты сделал? Что бы я сделал?
Отпустил бы, скорее всего… Да, точно отпустил бы… И он меня отпустит. Я в этом не сомневался.
Конечно, ничего хорошего это ни ему, ни его семье не сулит. Работу потеряет – это точно. Наверное, ещё и отсидеть придётся несколько, лет…
Но для меня ведь это – вопрос жизни и смерти. Что важнее – выжить или не причинить страданий ему и его семье?.. Наверное, всё-таки – выжить… Я ведь специалист по выживанию, а не по благотворительности ценою собственной жизни…
Но тут – вопрос принципиальный: сердце… Чувствую – не могу, язык не поворачивается попросить его о том, что станет причиной его страданий и страданий его близких.
Опять-таки – грех на душу брать… Карма типа. Да…Короче, не стал я его ни о чём просить. А демон шепчет: "Придурок ты, Голтис. Третий – шанс упустил. Всё. Финита. Других не будет." Только я чувствую внутри – торжество.
Каждое мгновение жизни – мгновение выбора… И я умом, вроде бы, понимаю: кранты мне, глупо – от всех предоставленных судьбой возможностей отказался… Но сердцем чую: правильно. Самый главный выбор – выбор самого себя – я сделал всё-таки верный…
Вообще-то я ведь грешник ещё тот… За мною столько всего тянется – и по "мирной" жизни, и ещё из тех лет, когда с чужими сэнсэями и всякими разными бойцами дрался, и когда в спецназе служил…
Новые грехи мне ни к чему… Так что всё правильно. И будь, что будет. Бог не ошибается. Опоздали мы на пятнадцать минут. Ашхедов друг уже сменился и уехал, а на дежурство заступил другой следователь. С ним Ашхед договориться не мог…
Пожали друг другу руки, обнялись на прощание. Ашхед сказал: "Все, Голтис, больше от меня ничто не зависит. Пусть теперь тебе твой Бог помогает."И посадили меня в самую настоящую иранскую тюрьму.
Сначала в зиндан. В камеру смертников уже потом перевели. Зиндан – это глубокая – метров восемь глубиной – яма. С меня сняли всё, что на мне было надето, кроме креста нательного и талисмана, который я всегда на шее ношу.
Вот. Сижу я в яме, мне туда время от времени воду на верёвке спускают, еду какую-никакую… Ну, и на допросы поднимают… О допросах рассказывать не буду – приятного мало.
Технология дознания у них со времен средневековья мало изменилась, разве что немного техническими новшествами обросла…
Если начну рассказывать о том, как допрашивали – вы о них совсем плохо думать будете. А они ведь по сути правы были – я для них был страшный негодяй, шпионил в пользу злейшего врага…
Я их даже зауважал – искренне зауважал, хоть и мучили изрядно – чувствовал, что судьба родины им и впрямь не безразлична, и враг народа для них – личный враг… Ну, а допрашивали…
Как умели, так и допрашивали. Они ведь были абсолютно убеждены в том, что я – американский разведчик, а задание – снять кусочек железной дороги и пару опор высоковольтной линии для подготовки диверсий.
Всё остальное – красивости все, природа, люди, животные – не более чем камуфляж… Так что допрашивали, прямо скажем, не без пристрастия. Да… Приятного мало…
А что у них в допросном арсенале было из технических новшеств?
А из технических новшеств у них имелась морозильная камера. Именно благодаря ей, кстати, меня перевели из зиндана – места, где до казни "складируют" откровенно отстойных негодяев, в "приличную" камеру, где ожидают суда "тройки" и неизбежно следующей из него смертной казни персонажи изрядно провинившиеся, но признанные правоверными.
Меня подняли на очередной допрос и посадили в морозильную камеру. Не голым – в майке и штанах. Температура где-то градусов двадцать-тридцать мороза.
Я понял, что сделать ничего не могу – придется торчать в этой камере столько, сколько они захотят меня там держать. Смирился и стал молиться…
И так мне хорошо сделалось – прямо жарко даже. А они сквозь обогреваемые окошки за мной наблюдают. Часов шесть-семь держали. А мне даже в кайф. Представил себе, что я на воле, где-то в Антарктике…
Сижу в морозильнике – и мне тепло. Даже мурашек на коже не было. А когда вывели меня оттуда, то первым делом спросили: "Что это было? Твой Бог?" Я ответил, что да – Он самый.
После этого они меня явно зауважали и в обратно яму загонять не стали. "Верующий, – говорят, – хорошо…" И перевели меня в люкс-камеру для приговорённых…
Провели по коридорам, железными дверями погрюкали, открывается очередная дверь, и тут мне в нос – духан такой, что я чуть не упал. "Всё, думаю – спёкся. В яме-то хоть воздух свежий более-менее есть.
А тут – явно душегубка какая-то…" Для меня ведь воздух затхлый – хуже нет. Я дома в Киеве зимой балконную дверь открытой часто держу, потому что воздуха свежего в квартире не хватает… Дверь за мной захлопнулась. Снимаю повязку с глаз и вижу, что нахожусь в крохотной комнатушке – типа конуры – без окон и каких-либо других признаков вентиляции…
Свежий воздух попадает в камеру только тогда, когда открывается дверь из коридора. Дышать нечем абсолютно, чувствуешь себя рыбой, которую из воды вынули и на песок уронили.
И я понимаю, что вот теперь буду медленно умирать. Никаких нар, естественно, нет и в помине. Дали тонкую войлочную постилку – на бетонном полу спать – что ж, и на том спасибо. И закрыли дверь…Народу в камере – двенадцать человек мусульман, я – тринадцатый христианин.
"Да, – думаю, – нескладуха…" Совсем я здесь чужой… И в глаза им всем по-очереди смотрю. И вижу – ничего подобного, не чужой я здесь. Все они – такие же смертники, как и я, а перед лицом смерти – сами понимаете.
И ещё вот что я увидел – нет среди них ни одного негодяя, ни одного подонка отпетого, ни одной сволочи… У всех глаза – ясные и светлые… Ну да, тюрьма-то не уголовная, тюрьма к ведомству госбезопасности относится…
Минут пять мы с ними друг на дружку глядели, а потом я почувствовал: приняли они меня в свою предсмертную стаю, признали своим – таким же, как они…Один из узников когда-то служил в американских ВВС наёмным летчиком – за что, собственно, и попал… Этот человек хорошо говорил по-английски.
Через него я общался со всеми остальными. Времени между допросами было немерено – так что мы успели не только пообщаться, но и сдружиться.
Каждый рассказывал о своей судьбе, о том, как и почему сюда попал.
Фактически, это были исповеди. Люди просто исповедовались друг другу – ни мечети, ни церкви, ни муллы, ни батюшки… Никаких "официальных" каналов обращения к Богу…
Так что ничего другого не остаётся – только исповедь от сердца к сердцу… Собственно, тоже вполне прямой путь обращения к Господу…
Слушал я их истории и понимал: каждая история, каждая судьба – отдельная книга… У одного в Афгане – тяжело больной отец – человек решил перейти границу и в Иране заработать денег на лечение.
У другого – больная жена с семью детьми, и опять же – перешёл границу только для того, чтобы заработать в Иране денег. Были и те, кто перевозил через границу наркотики.
Одних подставили – они понятия не имели, что в грузе спрятана наркота… Другие пошли на преступление сознательно – но что характерно – все от безысходности.
Например, чтобы заработать денег на закупку продовольствия для бедствующего кишлака… Одного арестовали за хранение оружия…
Ему угрожали, обещали вырезать всю семью – он купил оружие – с этим оружием его и взяли… Больше всего меня поразило то, что никто не жаловался на свою судьбу, никто не жалел о себе лично…
Сокрушались только по поводу того, что не сумели довести до конца задуманное… "Как же мой отец, ведь у него нет больше никого?.." "Как же семью спасти?
Ведь без меня им не выжить?.." И мы молились – не о спасении, о прощении грехов. На спасение никто не рассчитывал…Они молились по-мусульмански, я – по-христиански. Временами я даже чувствовал себя неловко: они молились в час ночи, в четыре часа утра…
Я-то как христианин в это время могу спать… А у них – всё серьезно!
Однажды даже драка началась… Кто-то фразу из Корана не так произнёс – все остальные на него с кулаками набросились… Пришлось вступиться. Они говорят: "Голтис, ведь он текст Корана переиначил…"
А я им в ответ на это прямо целую лекцию прочитал. Сказал, что текст, конечно, значение имеет, но важно главное – чтобы человек сердцем к Богу обращался…
"Ведь он же брат ваш, – говорю, – вы же все знаете его, если он и ошибся – разве это повод с побоями на него набрасываться?
Самое главное он делает правильно – он обращается к Аллаху из глубины своего сердца…" Проняло, просили они у него прощения… И меня благодарили за то, что вмешался, не дал им облик людской потерять…
Короче, всё было хорошо… Кормили смертников изобильно – что называется, "на убой". Меня это с самого начала поразило – в камере было полно орехов, сухофруктов, другой еды. Всё сложено аккуратненько, чистенько так…
Ешь – не хочу. Уважают у них смертников… Наверное, это во всех культурах так. Смертник – он смертник и есть… Но я не ел. Меня, как только из ямы в камеру перевели, и я понял – всё, смертной казни не миновать, так сразу же на сухое голодание сел. Очень уж истязаний во время казни боялся, решил – лучше от голода умереть.
Три недели – и всё, чао бэби… Сокамерники сначала сокрушались, уговаривали, спрашивали всё: Голтис, ну почему ты не ешь? Ну поешь с нами, нам смотреть на тебя больно… Только я непреклонен был.
" Братья, – говорю, – горец я, потому в неволе мне не жить, и мучить себя муками смертными я никому не позволю, так что не уговаривайте, есть и пить всё равно не стану…
В неволе – не могу. Коль суждено мне умереть, я намерен сделать это сам по себе – без содействия палача… Хоть в этом хочу остаться свободным…" Они всё поняли и больше о еде со мной не заговаривали…
Когда кого-то уводили на допрос, все молились за него – чтобы он смог перенести страдания… Каждый мог чистосердечно признаться, рассказать свои историю, но те, кто допрашивал – не верили, и пытались всё-таки выбить "правду" – имена, явки, пароли…
Я это по себе знал – мне тоже не верили… Они, видимо, считали как-то так: "Убить-то мы их всё равно убьём, но, пока они живы, информации нужно получить как можно больше." И допрашивали… С допросов возвращались в состоянии… Смотреть было больно.
Я, как и все, тяжело переживал боль и страдания каждого из сокамерников, и, так же, как все, молился… Но только моим молитвам так трудно было прорываться наверх – настолько намоленный мусульманский эгрегор в тех краях…
Плотный – христианской молитве сквозь него пробиться – ой как сложно… Однако я всё время чувствовал – откуда-то издалека сверху пробивается ко мне сила спасения.
И в какой-то момент я почувствовал ее – я буквально увидел руку своего Ангела-спасителя и понял, что Он прорвался ко мне сквозь исламский эгрегор…
И у меня появилось странное ощущение. Я чувствовал Его поддержку и слышал, как он шепчет где-то совсем рядом: "Голтис, спокойно, всё будет класс…"
Я стал вспоминать всю свою жизнь, рассказывал ребятам о своих путешествиях, о Карпатах, об Украине, о подвигах человеческого духа, свидетелем которых был.
Они слушали с широко открытыми глазами и говорили, что не верят в безнадёжность моего положения. "Не может быть, Голтис, чтобы Бог оставил тебя в этот раз – ведь всю твою жизнь Он словно нес тебя в ладонях…" – так они говорили. И что-то во мне словно переключилось… Наступила ночь, я заснул…
И конечно, сон твой в очередной раз оказался вещим…
Точно. Это у меня способ общения с Миром такой – "сновидение".
И о чём был твой сон на этот раз?
О том, что, вопреки всему – здравому смыслу, логике событий, даже вопреки законам военного времени – ситуация изменится… И знаком моего спасения должна стать птица…
Какая птица? У вас ведь там, ты говоришь, даже отдушины не было, не то чтобы окошка. Откуда птица?
А вот слушайте дальше… Проходит день и вдруг нас почему-то решают вывести на прогулку в крохотный тюремный дворик.
Наверное, чтобы перед очередной серией допросов мы воздухом свежим подышали – сил поднабрались… Ведь если человек ослаблен, мучить его неудобно – то и дело сознание теряет…
Вот… Провели нас по коридорам – масса переходов, двери железные громыхают – лабиринт самый настоящий… Ещё и глаза завязаны. Наконец, вышли на свежий воздух.
Снимают повязки с глаз – и я вижу над тюремным забором кроны деревьев, клочок синего неба, лучи солнечные… Я не могу передать словами, что почувствовал в тот момент. Я ведь и так без ума влюблен в природу, солнце, небо, свободу…
А тут ещё после ямы, после конуры без воздуха…
Такое умиротворение внутри вдруг установилось – тишина абсолютная, и ровный свободный покой. Это даже больше, чем ощущение счастья…
Ходим по кругу, я тихонько молюсь Господу, благодарю Его за то, что дал мне возможность перед смертью увидеть хотя бы частицу этого Мира – Мира, который я так люблю… И вдруг вижу – летит горлица – голубь дикий…
Начинает над нами кружиться и курлыкать – словно весть какую хочет передать… Я тут же сон свой недавний вспомнил и сообразил: вот оно – знамение… И такая радость меня охватила!..
Я ведь горлиц люблю очень – хорошие птицы, добрые. В Карпатах часто ко мне прилетали, курлыкали. У меня с ними – старая дружба… И я понял, что нужно готовиться – скоро ситуация начнёт меняться, и это будет уже не очередная проделки демона, а самая что ни есть настоящая десница Господня.
И мне уже сделалось всё равно – что там меня впереди ожидает – смерть, истязания тела, души – всё это уже не имело значения…
И в ночь того же дня снится мне сон. Ещё один вещий сон, который вообще стал кульминацией всей моей иранской тюремной эпопеи. Снится мне светлое облачко – то самое, которое приходило когда-то в детстве. И оно говорит: "Голтис, сегодня произойдёт чудо, но ты должен произнести слова, которые закрыты в твоём сердце.
Тебе необходимо раскрыть сердце и рассказать на допросе всё то, что ты чувствуешь по отношению к этим людям, по отношению к этой религии, по отношению к этой стране.
Просто открой сердце и говори голосом своего сердца". И приходит ко мне во сне текст – целая речь – минут на сорок. Я понимаю, что именно её должен буду воспроизвести. Но понимаю также и то, что текст речи – не просто слова, а целый поток магических формул.
И чтобы их восприняли, нужен очень точный перевод – с учётом информации, "зашитой" в интонации, в настрое… Я своему Ангелу-облачку говорю: "Для того, чтобы это всё передать, потребуется правильный складный перевод. А меня допрашивают мужики, которые двух слов по-русски связать не могут…"
И приходит мне в ответ информация, что с переводчиком всё сложится как нельзя лучше – будет девушка, которая всё переведёт в точности, а главное – душевно, тоже – от всего сердца. Главное – раскрыть сердце и добыть оттуда текст…Утром просыпаюсь, рассказываю сокамерникам о своем сне.
И они – все, как один – вдохновились, говорят: "Голтис, быстро записывай речь свою!" Стали в дверь стучать, попросили охранника, чтобы принёс бумагу и ручку.
Тот куда-то сбегал, принёс огрызок карандаша и клочок бумажки… Я вижу – на нём даже тезисно ничего записать мне не удастся.
И чувствую, как уходит информация, прячется куда-то, забываю я речь – и ничего не могу поделать, так как даже ниточка, связывающая меня с моей речью – и та растворяется… Тут открывается дверь и меня вызывают на допрос…
Это – начало сюжетной кульминации, да?
Ещё нет… Повязка на глазах – ведут по коридорам – вводят в допросную комнату – ставят на колени лицом к стене. Это – стандартная процедура. И тут я слышу за спиной незнакомые голоса. Разговаривают трое мужчин – раньше ни один из них меня не допрашивал.
Голоса мужественные и, судя по выговору, принадлежат людям значительно более интеллигентным, чем те офицеры, с которыми мне приходилось общаться прежде.
Я не знаю языка и не понимаю, о чём они говорят. Но голоса – очень "правильные", голоса истинных воинов, голоса мужественных людей, с которыми я могу прямо
общаться "от сердца к сердцу"…
Они понравились мне – с первого услышанного мною звука. Однако до общения ещё далеко: ведь я для них пока что американский шпион, враг. А такие люди с врагами не церемонятся и ни на какое компромиссное общение не пойдут.
В то же время я понимал, что это как раз и есть "тройка" – то, что заменяет здесь суд – эти люди призваны решить мою судьбу, и их решение будет окончательным… Я должен заставить их выслушать меня.
Но как?... И тут они обращаются ко мне через переводчика – я слышу приятный молодой женский голос – и идеально чистый русский язык… У меня буквально сердце замерло.
Девушка-переводчик! Та, о которой предупреждал мой Ангел-хранитель! И я говорю: "Девушка, мне тебя послал сам Господь.
Я видел сон – мне необходимо произнести свою решающую речь, она займёт минут сорок, но они должны её выслушать, потому что я буду говорить из глубины своего сердца и обращаться буду к их сердцам, ведь я им не враг, хотя они меня таковым и считают.
" Тут иранцы вмешались – раздражённо так это – на своём языке начали требовать от неё, чтобы она прекратила со мной общаться, а только переводила их вопросы и мои ответы. Она перевела им то, что я сказал.
Я почувствовал, как ещё более усилилось их раздражение. "Какая речь?! Какие сорок минут?! Мы задаём вопросы – он отвечает!" Тогда я сказал, что отлично понимаю их отношение ко мне, понимаю, что нарушил закон, и готов понести наказание.
Я сказал, что готов к смерти и самой смерти не боюсь. Но есть закон, который превыше всех других человеческих законов, который одинаково действует всегда и везде – независимо от политической системы, религии, нации. Этот закон – закон сердца.
И моё обращение – обращение к ним не от меня лично, но от лица именно этого самого высшего человеческого закона.
Поэтому я прошу их выслушать меня. Не важно, каков будет их приговор для меня лично, однако ведь могут быть и другие люди, которые окажутся на моём месте – такие же, как я – те кто не собирается причинять зло народу Ирана, кто считает всех людей братьями и желает их стране лишь могущества и процветания…
И если они выслушают меня сейчас, то, возможно, в будущем смогут лучше различать врагов и честных людей…
И я начал говорить. Слова, которые, вроде бы, забылись, сами собой полились из моего сердца. Судьи замолчали – это был монолог. Я говорил, девушка-переводчик переводила… Прошло минут сорок. Я сказал всё и замолчал. Они тоже не произносили ни слова.
Несколько минут гробового молчания… А когда они стали обсуждать между собой то, что я сказал, я вдруг услышал, что голоса их утратили свою жёсткость и даже как-то немного …
Девушка вообще расплакалась и, всхлипывая, сказала: "Голтис, вроде бы, всё хорошо…"Минут пять они совещались. Потом один из них – наверное, старший по званию – заговорил. Девушка переводила: "Голтис, ты знаешь, произошло чудо.
Твои слова произвели переворот в наших душах и в наших сердцах. Мы не будем говорить много слов. Ты свободен." Девушка после того, как перевела эти слова, просто разрыдалась.
А они говорят: "Голтис, иди в камеру, возьми вещи, попрощайся с друзьями… Мы ждём тебя для последнего слова." И я слышу, что плачет не только девушка, их голоса – голоса этих мужественных людей, высоких чинов госбезопасности перманентно воюющей страны – тоже дрожат…
Всего: 990 
Новых за месяц: 1 
Добавить сайт
