С приветом от Клары.

Дьякон Андрей Кураев как создатель антисемитских мифов.

ПРОФЕССОР Свято-Тихоновского богословского института дважды кандидат — философии и богословия — дьякон Андрей Кураев замыслил создать нечто вроде зеркала, глянув в которое всякий благонамеренный еврей растоптал бы хранящуюся в шкафу пережившую три погрома и пересыпанную нафталином ермолку своих предков и воскликнул бы в чистосердечном порыве, что отныне и до века будет следовать отеческим советам его боголюбия и “прилагать усилия для того, чтобы не провоцировать ответной реакции". И, устыдившись собственной мерзости, дал бы нерушимый зарок никогда более не пробуждать недобрых чувств в душе все-честного отца Андрея, который с откровенностью блаженного Августина так излагает свои скорби: “Не могу не заметить, что чтение демпрессы провоцирует во мне незнакомые мне ранее реакции”.

Бедный. Как жаль его. Право, за одну лишь страдающую душу господина дьякона Кураева, в которой, по его мучительному признанию, “вдруг начинают мелькать странные тени” и “копится негатив", стоило бы примерно наказать “еврейских журналистов”. Довели профессора до совершенно неприличного отношения к русской речи, тихо постанывающей от оскорблений действием в виде реакций на провокации и прочего словесного блуда, которым полным-полна его книга “Как делают антисемитом”.

ОБОЛГАННАЯ ЕСФИРЬ

Центр книги, ее боевой кулак и разящий удар - глава под названием “Можно ли не праздновать 8 Марта?”. Его боголюбие несколько лукавил, в начале своего труда предупреждая читателя, что тексты, вошедшие в книгу – не плод систематического и всестороннего анализа проблемы. Все они возникли довольно-таки реактивно - в качестве реакции на те выпады против Церкви и России, которые имели место со стороны еврейских журналистов”. Нет, мои дорогие. Сей плод возник вовсе не реактивно (Святый Боже и русский язык, простите отца дьякона и помилуйте), а был в благоприятный час зачат, выношен в сроки, подобающие всякому крупному замыслу, и наконец предъявлен притихшему от восторга и ужаса народу. Ибо уже много лет назад у его боголюбия появилось тревожное ощущение, что с этим Международным женским днем все не так просто. Какую-то гадость он в этом празднике учуял; какой-то подвох, тайно уготованный простодушному человечеству; какое-то, знаете ли, непотребство, ловко прикрытое фиговым листиком торжественного почитания женщины.

К разоблачению страшной тайны 8 Марта господин дьякон готовился давно. “Много лет при приближении 8 марта я начинал спрашивать всех встречных, включая историков и журналистов, изготовившихся писать праздничные очерки: “Почему мы празднуем именно этот день?” Полученные ответы Кураева не удовлетворяли, и он угрюмо допытывался: “Так кто же приучил нас праздновать 8 Марта? Кто и зачем?” Такая почти маниакальная подозрительность свойственна людям, лишь симулирующим стремление дойти до сути. Ибо ответ известен им зapaнее - задолго до начала их показательного расследования.

Вот и его боголюбию ответ явился прежде вопроса: Международный женский день 8 Марта придумали, само собой, евреи - для того, чтобы и здесь заставить доверчивое человечество плясать под свою “Хава нагила”.

В самом деле, кто был повивальной бабкой Международного женского дня? Вот именно - старушка Клара по фамилии Цеткин. Она, как указал господин Кураев, не просто коммунистка и жительница “общеевропейского дома”, Сильной рукой он вбил первый и главный гвоздь: “Клара Цеткин – еврейка”.

Слово сказано, ключ к хитроумному шифру обретен. Все остальное профессор Свято-Тихоновского богословского института расщелкнул, как пустой орех. Еврейка, стало быть, Цеткин, получив от партии задание “придумать женский праздник”, не могла не вспомнить о другой еврейке - Эсфири, чье имя дало название одной из Книг Ветхого Завета.

Вообще говоря, в русской библейской традиции принято писать это имя с заглавной “Е”, но господину дьякону милее “Э”, буква, как бы нарочно попавшая в нашу азбуку, дабы своим присутствием обозначать нечто, не вполне со-природное родной речи. А кто понимает толк в звуках, тот сразу отличит мягкую женственность Есфири от холодной расчетливости Эсфири, которая по-европейски (как тонко указал всечестной отец Кураев) и подавно звучит, будто ледышка: Эстер (Именно так, кстати, звали одну из бальзаковских куртизанок.)

Ладно. В конце концов, как сказал поэт, “каждый пишет, как он слышит”. Остается, однако, совершенно загадкой, в каких университетах и семинариях выучился профессор тасовать свою колоду с такой сноровкой, что при раздаче ему все время выпадает нужная масть? Подобных ловких господ прежде били и закрывали перед ними двери приличных домов. Времена и нравы теперь другие, теперь их даже зовут - обучать вере наш бедный народ.

Между тем на детекторе лжи надо проверять буквально каждое слово, порхнувшее из румяных уст г-на дьякона иди слетевшее с кончика его пребойкого пера!

Трогательной и поучительной Книге Есфирь он без всякого стеснения придал отталкивающие черты бульварного романа. Оставшиеся в персидском царстве евреи в его беззастенчивых к исторической истине и библейскому тексту руках оказываются “угрозой национальным интересам” империи Ксеркса. Эту опасность замечает персидский Крючков (уподобление г-на Кураева, отчетливо обнаруживающее его политические симпатии), честный Аман, “персидский министр обороны, генерал".

(Воды мне, братья мои, генералы и министры обороны были, оказывается, еще в V веке до нашей эры! Ученый дьякон — это поистине страшная сила.) Как Крючков докладывал Горбачеву (гнет Кураев), так Аман - Ксерксу, который в отличие от Михаила Сергеевича своему главному “силовику” поверил и велел евреев уничтожить. Тут на кураевском театре появляется “царица Эсфирь”, изображенная его боголюбием как опытная и хищная обольстительница. И с изумлением, переходящим в оторопь перед кощунством, совершаемым на виду у всего честного народа, читаем: “И вот, вероятно, в минуту восторгов и обещаний Эсфирь вытягивает из супруга признания и обещания: ты любишь меня? значит, ты любишь тех, кого я люблю? значит, ты любишь мой народ? значит, ты ненавидишь тех, кто ненавидит меня? значит, ты ненавидишь тех, кто ненавидит моих друзей и родственников? значит, ты ненавидишь ненавистников моего народа? Так дай волю своей ненависти! Уничтожь моих врагов, которых ты считаешь и своими врагами!”

Быть может, подобная женщина и является дьякону Кураеву в его пылких сновидениях, однако ничего общего с библейской Есфирью она не имеет. В Библии нет даже и намека на “восторги и обещания” - но есть робкая, трепещущая Есфирь, которая просит у Бога помощи в заступничестве за ее обреченный гибели народ. В Библии нет ни единого слова, хотя бы отдаленно напоминающего ту расчетливо-напористую речь, которой кураевская вакханка оплела кураевского недалекого царя, - но есть олицетворенное прекрасной Есфирью и мстительным Аманом извечное противостояние света и тьмы. В Библии и правда нет прямой речи Бога и Его непосредственного участия - но в драматических событиях книги Есфирь лишь человек, напрочь лишенный религиозного слуха и ослепленный стремлением во что бы то ни стало доказать лютую сущность еврейского народа, не услышит и не увидит главного действующего лица.

Это - Бог.

По молитвам Есфири и Мардохея Он избавляет от гибели племя, пять веков спустя из своих недр давшее миру Честнейшую херувим и Славнейшую без сравнения серафим — Богородицу и Матерь Света. Он спасет народ, сыном которого по Своему человеческому естеству станет Его Сын. И письменами совершившейся драмы Он как бы говорит: “У Меня отмщение, Я воздам” (Евр., 10:30),

Отмщение жестоко. Но не сказал ли царь и Псалмопевец о нечестивом: “Рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил”? (Пс.,7,16) И в ночь Иудиного предательства не самим ли Спасителем сказано было: “Все, взявшие меч, мечом погибнут”? (Мф.,26,52)

“Видный богослов” (так еще несколько лет назад величала его боголюбие “Комсомольская правда") пренебрег великим смыслом одного из событий домостроительства нашего спасения.

Дьякон, профессор и дважды кандидат толкует Библию, как пошлый даже в своем богоборчестве предводитель советских атеистов Емельян Ярославский. Вот и всечестной отец дьякон травит читателя, едва очнувшегося от сыпного тифа “Библии для веруюших и неверующих", антисемитским мифом о невинном Амане, коварной Эсфири, а главное - о злобной памяти народа, вот уже два с лишним тысячелетия веселым праздником пурим отмечающего день, когда, как сказано в Библии, “надеялись неприятели Иудеев взять власть над ними, а вышло наоборот, что сами Иудеи взяли власть над врагами своими” (Есф , 9. I).

ОБОЛГАННАЯ КЛАРА

Еврейке же Кларе Цеткин пурим был памятен с детства. Тонкий психолог и подлинный инженер человеческих душ, отец дьякон Кураев, признавая, что Клара “скорее всего не была практикующей иудейкой”, а была марксисткой и атеисткой, все же полагает, “что в ее памяти не могли не остаться детские воспоминания об этом празднике”.

Но явная ли марксистка, прикровенная ли иудейка, она (не покладая рук шустрым крючочком вяжет свой узор отец дьякон) верной памятью детства помнила пурим, помнила Эсфирь и, выполняя партийное задание и создавая всемирный праздник женщин, потаенно связала его с весенним праздником еврейского народа. И в год первого празднования Международного женского дня на 8 марта скорее всего пришелся и пурим - знакомого с еврейскими нравами нашего профессора подобное коварство нимало бы не удивило. Его боголюбие хлебом не корми - дай только открыть народу глаза на многозначительные совпадения, в коих несомненно проступают черты великого и древнего заговора, нацеленного главным образом на Святую Русь.

К примеру: европейское 8 марта (явный Международный женский день + тайный пурим) по календарю царской России - 23 февраля. 23 февраля 1917 г. в России началась Февральская революция. Поскольку 23 февраля - это 8 марта, а 8 марта - это пурим, а пурим — это крушение Персидской империи, то, стало быть, и “падение Российской империи совпало (или его “совпали”) с разгромом империи Персидской. С пурима 1917 года в России запахло погромом — погромом русской культуры...” Его "совпали”! О, злодеи! Так связать все страшной символической нитью поистине могут только они. Кровь леденеет, и хочется рвать и метать. Пойду разорю могилу Клары и расшибу памятник Карлу — а там суди меня Бог и наш межмуниципальный суд!

Но кураевский пафос лопается, как болотный пузырь, едва к нему подступаешь с фактами, которые хранит известная своей добросовестностью Клио. Бесчестным людям историческая точность постоянно трет — то подмышками, то в промежностях, но это вовсе не означает, что у них есть право подгонять былое под свои нравственные вывихи и горбы. Событий книги Есфирь, о которых его боголюбие с мрачной торжественностью говорит, что они предопределили “участь Персидской империи”, относятся к 473 году до Рождества Христова. С тех пор Персидская империя существовала еще почти полтора века, пока ее не покорил Александр Македонский. Какая связь между пуримом и крушением персидской монархии? Какая связь между пуримом и крушением российской монархии? Какая связь между крушением двух монархий, разделенных океаном времени и находящихся в различных исторических галактиках?

Связи нет.

Есть неприличная ловкость рук, крапленые карты и стремление любой ценой доказать, “что в сознании еврейских лидеров Интернационала женское революционное движение ассоциировалось с именем Эсфири, а 8 марта было избрано ими в силу привычки праздновать в эти дни семейный праздник пурим”. Если же принять прозу истории такой, какая она есть, то все многовековые еврейские козни тотчас улетучатся, словно дым. Позолота сотрется, говаривал великий сказочник, свиная кожа останется. Вот она: в 1910 г.. в Копенгагене, на Второй международной конференции женщин-социалисток Клара Цеткин предложила установить Международный женский день - день борьбы за права женщин. В 1911 г. его отметили 19 марта, год спустя - 12 мая. В 1914 г. прогрессивная часть лучшей половины человечества отмечала свой праздник в воскресенье, в марте. С тех пор этот день и этот праздник идут в календаре в одной связке.

Но никогда еврейский праздник не совпадал с женским.

Все это без всякого труда можно узнать в любой публичной библиотеке. Можно также - если, разумеется, есть стремление к правде - прочесть книгу немецкой писательницы Луизы Дорнеман “Заседание рейхстага объявляю открытым" или “Мысли о литературе и искусстве” Клары Цеткин с предисловием Марлена Кораллова (это издание 1958 г., в 1982-м вышла еше одна книгa Клары “Искусство. Идеология. Эстетика”). При желании можно навести необходимые справки в Центре германских исторических исследований Института всеобщей истории Российской академии наук.

Когда его боголюбие проделает эту нисколько не обременительную, но совершенно обязательную даже для профессора и дважды кандидата работу, он, я надеюсь, поймет, в какую вонючую лужу плюхнулся сам, потянув вслед за собой доверившихся ему читателей.

Теперь держитесь, братья и сестры. Внемли, православный народ. Слушайте, прихожане храма Иоанна Предтечи, что на Пресне, где служит дьякон Андрей Кураев. Записывайте, студенты Свято-Тихоновского богословского института, где профессор Кураев преподает.

Краеугольный камень его антисемитской постройки Клара Цеткин (в девичестве — Эйснер) ни сном, ни духом, ни плотью, ни кровью не была связана с еврейским народом. Немка (от деда по матери, любимого адъютанта Наполеона унаследовавшая толику французской крови), она родилась в саксонской деревне, где ее отец преподавал в школе язык, литературу и Закон Божий. Лютеранин по вероисповеданию, он играл на органе в местной кирхе, чему учил и свою дочь. И любимые воспоминания детства Клары связаны были не с праздником пурим, о котором она не имела никакого представления, а с тем, как во время богослужений она помогала отцу играть на органе. Вместо еврейки - немка. Вместо иудейки - лютеранка, Вместо пурима - кирха. “Мотивы Цеткин понятны”, — ставит свою фальшивую печать г-н Кураев.

Печать истины, как вы понимаете, должна быть совершенно иной.

ОБОЛГАННАЯ МАРИНА

И среди русских, и среди евреев совершенно одинаков процент мерзавцев, ради подлой своей мыслишки готовых оболгать кого угодно. Один такой тип по фамилии Ройтман взял да и написал, что в своем очерке "Вольный проезд” Марина Ивановна Цветаева явила себя кондовой антисемиткой. Ему, Ройтману, жутко не понравилось, как Марина Ивановна изобразила главарей отряда “опричников” (ее слово), изымающих у крестьян Тамбовской губернии продовольствие и ценности.

Среди главарей могучая тройка: Каплан, Рузман и Левит. Командир реквизиционного пункта станции Усмань Каплан выведен особенно сочно: “еврей со слитком золота на шее”. У него жена: “маленькая.. наичернющая евреечка, обожающая золотые и шелковые материи”. У нее, “у хамки”, Марина Ивановна моет полы.

Вся проза Цветаевой - это роскошь живой, с верностью абсолютного слуха переданной pечи. В слове выражают себя несомненно тронувший сердце Марины Ивановны красноармеец-реквизитор, названный ею Cтенькой Разиным, ее спутники по добыче пропитания, крестьяне окрестных сел, у которых она, без большого, впрочем, успеха, пыталась на ситец и спички выменять пшено и сало, и, само собой, главные “опричники”, лица, как дивно выражаются в наши дни, еврейской национальности.

Каплан приглашает Марину Ивановну на реквизицию, то бишь на разбой: - Едемте с нами, без спичек целый вагон муки привезете. Вам своими руками ничего делать не придется - даю вам честное слово коммуниста; даже самым маленьким пальчиком не пошевельнете!”

Тут, господа мои, ни убавить, ни прибавить. И чья бы кровь ни текла в твоих, читатель, жилах, кто бы ты ни был по еще не упраздненному пункту и какому бы богу ни молился, коли ты честный человек, то должен признать, что художник - прав. Со дна перебаламученной российской жизни, из ее щелей в больших городах и крошечных местечках выползли и побежали наверх Капланы и Левиты и, став хозяевами положения, остались тем, кем были, - хамами. Цветаева их увидела и описала. Крыть ли ее за это антисемиткой?

Ройтман так и делает. Его боголюбие всечестной отец дьякон Андрей с ним соглашается: да, Марина Ивановна написала “антисемитский опус". Однако как Ройтману надо приспособить Цветаеву к своей убогой мыслишке, так и Кураеву - к своей. Он желал бы утвердить нас во мнении, что “совестливейшая, интеллигентнейшая русская женщина” (Кураев - о Цветаевой) не могла не вставить в свою строку слова жестокой правды о евреях. “Неужто это ее действие, - привычно, как “миром Господу помолимся”, возглашает отец дьякон, — ну никак ничем не спровоцировано? Неужто она все придумала - и не было ни Урицких, ни Капланов?”

Были.

Его боголюбию не худо бы усвоить, что у людей, действительно любящих свое Отечество, провалов в памяти не бывает. Однако порядочный человек тем и отличается от шпаны, что всегда найдет в себе нравственные силы провести непереходимую грань между хамами, политическими авантюристами и палачами — и народом, которому по крови они принадлежат. “Вольный проезд” Цветаевой, который - каждый в свою нору — тянут Ройтман, и Кураев, дает этому неоспоримое подтверждение.

И коли бы господин дьякон сподобился совершить над собой некоторое нравственное усилие и, преодолев свою некрасивую привычку, вдруг стал бы честным читателем и честным писателем, он не осмелился бы обратиться к великому русскому писателю с оскорбительными для ее памяти вопросами. Он просто-напросто взял бы из “Вольного проезда” дивное собеседование Марины Ивановны с товарищем Левитом. Речь, в частности, о Леониде Канегиссере, застрелившем председателя питерской Чрезвычайки Урицкого (еврея). Цветаева - о нем: “Еврей. Из хорошей семьи”. (В “Нездешнем Вечере” она так пишет о его отце, Иоакиме Самуиловиче Канегиссере: “...известный строитель знаменитого броненосца - высокий, важный, иронический, ласковый, неотразимый — которого про себя зову — лорд”. И, напомнив собеседникам о стрелявшей в Ленина Каплан, подводит черту: “...евреи, как русские, разные бывают”.

И все! Ибо это ее, Марины Ивановны, последний и окончательный ответ дьякону Кураеву, ответ, который он скрыл от читателей своей книги “Как делают антисемитом”. Но мало того, что скрыл и оболгал. Он еще посулил нам, что вдохновляемые “еврейскими журналистами” “духовные наследники большевиков” вполне могут запретить Цветаеву за высказывания “по еврейскому вопросу с “ошибочных” и "реакционных” позиций”. Между тем читатели Кураева вряд ли возьмут в руки четвертый том семитомного собрания сочинений Марины Цветаевой, где опубликован “Вольный проезд”. На это и расчет. Читатели отцу дьякону верят - а он их дурит, как отпетый наперсточник. А была бы у него, скажем, другая задача: показать Цветаеву не антисемиткой, а русофобкой - он с той же ловкостью дернул бы из “Вольного проезда” вопль души Марины Ивановны, которой тамбовские мужики и бабы ни в какую не желают отдавать сало и прочий провиант в обмен на ее ситец: “За возглас: “Курочки ня нясутся!” готова передушить не только всех их кур, но их самих — всех! — до десятого колена”. Вообразите: душить! до десятого колена! И кого?! Простых русских людей, хранителей веры православной. Да она гаже Эсфири, эта Цветаева, коли так говорит!

Недостойную игру ведет с нами дьякон Кураев. Великие русские тени призывает он для доказательства своей антисемитской теоремы. Ивану Алексеевичу Бунину его боголюбие со сноровкой старого раввина делает, прости Господи, незаконное обрезание. В “Окаянных днях” Бунин передаст речь некоего Фельдмана, пророчащего скорое наступление власти Советов во вселенском охвате. “И вдруг голос из толпы депутатов: “Сего не буде!” Фельдман яростно: “Это почему?” - “Жидив не хвате!”

Ну, раз уж Бунин, классик, нобелевский лауреат... Мощнейшая поддержка господину дьякону в его стремлении разъяснить нам, как он говорит, “этнический колорит” русской революции. (Русскую революцию он ставит в кавычки, дабы мы, болваны, наконец осознали, что если это и революция, то уж, конечно, не русская.)

Песню его боголюбию непоправимо портит венчающая эту сцену строка. Иван Алексеевич ее написал, а г-н Кураев обрезал. Вот она: “Ничего, не беспокойтесь: хватит Щепкиных”.

И не для автора подлой книжки, а для околпаченных им читателей скажу еще:

Многие большие прозаики и - тем более - поэты склонны переживать даже самые, казалось бы, обыденные события своей жизни как бесповоротное крушение личных надежд или даже как некую мировую катастрофу. Или не то сказал (заплатил) редактор (еврей), или столкнулся с хамской сущностью вознесшегося в коммунистические начальники какого-нибудь Каплана - и вот уже в дневниках и письмах Куприна и Блока (которых его боголюбие тоже вербует под свои знамена) появляются разнообразно поминаемые "жиды". Между тем в их вдохновленном высшей правдой творчестве эта тема вообще не присутствует, А у Куприна, как все, наверное, помнят, есть “Гамбринус” - щемяшая повесть о скрипаче-еврее Сашке, наделенном “непоколебимой душевной смелостью”. Есть пленительный рассказ “Жидовка” - о встрече (и где? на постоялом дворе, “в заезде”) с молодой еврейкой божественной красоты, вызывающей у героя Куприна, военного врача Кашинцева. размышления о загадочных судьбах еврейского народа. И в 1911 г., когда полным ходом раскручивалось дело Бейлиса и когда, к несчастью, не только чернь пылала злобной уверенностью, что Андрюша Ющинский был убит в ритуальных целях, в Санкт-Петербурге появилось воззвание “К русскому обществу. По поводу кровавого навета на евреев”. Среди нескольких сотен подписей, среди имен, составляющих славу российской культуры и науки, - имена Александра Блока и Александра Куприна.

Вместе с приобретением юдофобского капитала господин дьякон желал бы сохранить христианскую невинность и потому время от времени вскрикивает: я не антисемит! в моей книге нет антисемитизма! я дружу с православным евреем! И он кидается из стороны в сторону, сбивается, сам себе противоречит, путается и, боясь быть пойманным с чужим кошельком, на всякий пожарный случай кричит: не я!

То с надменностью вождя, приподнявшись на цырлах и выпятив грудь, он заявляет; “...я не обращаюсь ни к эллинам, ни к иудеям. Я обращаюсь к русским”. То, напрочь забыв о русских и всяких там эллинах, вещает прямо противоположное: “я обращаюсь не к русским. Я обращаюсь к самим же евреям” (Кого-то мучительно мне напоминает это величественное: я обращаюсь. Или Hаполеона перед Бородиным, или товарища Сталина в июне сорок первого – ну, словом, ни дать ни взять божественный Август.)

То для красного словца он не щадит великого инквизитора, доминиканского монаха и духовника королевы Изабеллы испанца Торквемаду, ни за что ни про что обзывая его “крещеным евреем”: то пустится открывать некие “тайны Израиля”, повергая при этом богословов Старого и Нового Света в дикое изумление своими толкованиями Ветхого Завета, в особенности же своим решительным несогласием считать израильтян богоизбранным народом. “Не богоизбранный народ, а богосозданный”, - учит нас кандидат богословия, наплевав на слово “богоизбранный”. применительно к Израилю во множестве встречающееся в книгах Ветхого Завета и устами апостола Павла повторенное в Завете Новом: “Бог народа сего избрал отцов наших...” (Деян.. 13:17). (Его боголюбие совершенно напрасно толкует избрание как медаль почетного гражданина земного шара, которой Господь Бог наградил Авраама и его племя, или как ученую степень доктора всех наук, во время оно присужденную Израилю honoris causa.

Образ избрания и избранничества - это, если желаете, Иосиф, всем и везде служащий: узникам темницы, народу Египта, своим братьям, которым за причиненное ему зло он воздал великим добром.) То господин дьякон награждает Василия Васильевича Розанова званием “яростного защитника евреев”, то выставляет его обличителем засилия “еврейской прессы" в России. Но, господа! И дьякон Андрей Кураев не всегда был антисемитом. Человек вообще сложен, а человек такого великого таланта, как Розанов, - еще сложней. Согласимся, однако, что главная правда его отношения к евреям выражена в словах, сказанных им незадолго до смерти. Перед смертью, в ощущении смерти, при приближении смерти — кто осмелится лгать?

Читаем “Апокалипсис нашего времени”.

“Живите, евреи. Я благословляю вас во всем, как было время отступничества (пора Бейлиса несчастная), когда проклинал вас во всем”. (Как отступничество, как несчастную пору жизни вспоминает Василий Васильевич свой антисемитизм! Будем же мечтать, что когда-нибудь - и вовсе даже, Бог даст, не в преддверии смертного часа, - оглянувшись назад, дьякон Кураев тихо молвит: “Простите мне, евреи, мою скверную книжку “Как делают антисемитом”.)

И следующие строки “Апокалипсиса” от своей уже почти отверстой могилы шлет Розанов нам в назидание. Нам в память. Нам в наследие. “Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский".

ОБОЛГАННАЯ РОССИЯ

Что бы мог совершить - и для своей души, и для Церкви, и для всей России дьякон Андрей Кураев, когда б не дал над собой власти темным страстям? О, господа мои, куда больше, чем многие из нас. Худо ли, хорошо, но мы ныне с особенным чувством внимаем священнослужителю, видя в нем если не полноценного носителя святости, то, по крайней мере, человека, весьма приблизившегося к истине. Его боголюбие всечестной отец дьякон прекрасно знает эту нынешнюю нашу почти детскую склонность открывать слух и сердце речам мужей неодинаковых лет, но с более или менее густой бородой и в подряснике.

И он мог бы... Ах, братья и сестры! Ведь он не слепой и не глухой. Он видит плеснувшую на общество грязную пену антисемитизма и слышит погромный скрежет товарища Альберта и иже с ним. И понимает, чем этот давний, но не утративший силы яд грозит России. И вместо того чтобы искажать Библию, подтасовывать факты давней и недавней истории, чернить облик творцов русской культуры, вместо того чтобы раздувать опасно тлеющие угли, он мог бы молвить нечто совсем, совсем иное. А он? Присвоив себе право говорить от имени русских, он взял да и оболгал и русских, и Россию. Видите ли, “русские... считают немцев или англичан умнее себя…” Русские люди! Его боголюбие Лескова что ли никогда не читывал? И не обидно ли за великий наш народ, которому в составленной господином дьяконом табели умственных способностей отведено столь низкое место?

Он скорбит об унижаемой “дем-журналистами” Православной Церкви. Полно, ваше боголюбие! Много горькой правды сказано было в последние годы о Церкви - точнее же, о ее архиереях и клириках и насаждаемом ими образе православия. И если посреди этой правды встречается недобросовестное слово — пристойно ли кричать на всю страну о некоей “технологии современной антицерковной пропаганды”?

Христову Церковь не одолеют врата ада – а наша, к несчастью, забрела в какую-то языческую степь, где Христос еле виден и почти не слышен. И ни “демжурналист”, ни “еврейский публицист”, ни богоборец, а Василий Осипович Ключевский (напомнить — кто он? в том числе и профессор Московской духовной академии, кафедру русской истории которой он возглавлял более четверти века) вынес русской Церкви следующий тягчайший приговор:

“Как вербуется наша высшая иерархия? Люди духовного, а в последнее время зачастую и светского звания, обездоленные природой или спалившие свою совесть поведением, не находя себе пристойного сбыта, проституируют себя на толкучку Русской Церкви, в монашество, и черным клобуком, как могильной насыпью, прикрывают невзрачную летопись своей жизни, какую физиология вырезывает на их высоких лбах...”

Скрепя сердце его боголюбие должен признать, что “демжурналистам” (они же - “еврейские публицисты”) далеко до Василия Осиповича.

Господин дьякон скорбит о России. Как не скорбеть! Как не воскликнуть: милое мое Отечество, сколь тяжка выпавшая тебе доля! Весь XX век - хождение по мукам. И что же? Очи виноваты? Совратили, заманили, столкнули, обесчестили? Его боголюбие именно такого мнения: “...ну почему каждый раз, когда России ломают хребет, - в этом событии принимают активнейшее участие и более всего им восторгаются именно евреи?”

Надо обладать особым образом устроенным умом и совершенно особенной совестью, чтобы читать Бунина - и пренебречь его беспощадной правдой о бездне, в которую рухнула Россия.

Призывать в свидетели своей правоты Розанова - и не ощутить на губах его полынной горечи: “Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно “в баню сходили и окатились новой водой”. Это — совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар”.

Считать себя православным христианином, носить сан - и напрочь вычеркнуть из памяти слова Святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси: “Плачьте же, дорогие братие и чада, оставшиеся верными Церкви и Родине, плачьте о великих грехах нашего Отечества, пока оно не погибло до конца”.